«Побриться и постричься — всего за два укуса» Дэн Симмонс



Рассказ «Побриться и постричься…» о вампирах и маленьких мальчиках выгодно отличается от привычных произведений этого жанра.

Симмонс как всегда живо описал атмосферу, переместил читателя практически на улочку возле старой цирюльни. Ему удалось внушить страх в первых абзацах, и в этом заключается талант Дэна.  А вот с развязкой постараться он мог и побольше. Она выгодно не похожа на пресловутый конец всех историй о вампирах, даже открывает читателям новые предания о вурдалаках. Жаль, неожиданный рассказ оканчивается так ожидаемо и сухо. В том же стиле написан «Террор». Видимо Дэн Симмонс больше внимания уделяет атмосферным деталям вокруг, а не теме рассказа.

Аудиорассказ удался на славу. Олег Булдаков подал его так, что из реального состояния можно было перенестись в готическое прошлое и представить мир всего в двух красках: серой и красной — мертвенный цвет кожи и кровь.

 

Побриться и постричься — всего за два укуса

Когда я был маленьким, наша семья часто переезжала. А переезд всегда связан с хлопотами, сколько бы тебе ни было лет: каждый раз нужно искать нового доктора, нового зубного, новую любимую бакалею… и нового парикмахера.
Когда мне было восемь, мы перебрались в Бримфилд — маленький городок в штате Иллинойс. Меньше тысячи жителей, всего один магазин, всего один доктор, всего одна школа, но при этом две парикмахерских. Помню, мама взяла и отвела нас с братом в первую попавшуюся.
А это оказалась не та парикмахерская.
Помню, на подоконнике стоял высохший кактус и валялись дохлые мухи. Помню, внутри было темно, пахло затхлостью, застарелым потом и жевательным табаком, а зеркала на стенах, казалось, поглощали свет. Помню, мы вошли, а в разные стороны, как тараканы, прыснули какие-то непонятные старики в фартуках и халатах. Помню, как удивился нашему приходу пожилой парикмахер.
В тот день постригли меня, а не Уэйна. Подстригли просто ужасно: я три недели не снимал скаутскую шляпу — ни на улице, ни в помещении. Мама потом узнала, что настоящая парикмахерская располагалась дальше по улице, через квартал. А в ту, куда мы забрели по ошибке, не ходил никто. Там иногда сидели старые фермеры, но все они были лысые или вообще никогда не посещали парикмахера.
Интересно в этой истории вот что: в каждом городе, куда меня потом заносило, я встречал точно такую же парикмахерскую (ну или очень похожую).
В Чикаго такая цирюльня ютилась на безымянной боковой улочке рядом с Килдер-авеню.
В Индианаполисе — через квартал от памятника солдатам и матросам.
В Филадельфии — на Джермантаун-авеню, через дорогу от старинного особняка под названием Грамблторп, в котором водились привидения.
В Калькутте (а там вообще всех стригут и бреют уличные цирюльники — дела они обычно ведут прямо на мостовой, а клиентов усаживают в канаву) такая парикмахерская пряталась под баньяновым деревом неподалеку от Чоурингхи-роуд. Дерево неимоверно разрослось, и говорили, что ему уже не одна сотня лет.
В Колорадо, где я живу сейчас, она располагается на Мейн-стрит, между Третьей и Четвертой авеню.
Это, конечно же, другая цирюльня, она просто… ну, в общем-то, та же самая.
Посмотрите по сторонам, и вы найдете ее в своем городе. Вы там никогда не стрижетесь, никто из ваших друзей и знакомых там не стрижется. Цены, выставленные в витрине, не менялись уже лет десять, если не сто. Но… поспрашивайте местных. Они покачают головами, словно припоминая давешний сон, и ответят: «А, ну да, она там всегда была. И этот парикмахер там всегда работал. Не знаю, по-моему, к нему в последнее время никто не ходит. Интересно, как он сводит концы с концами».
Давайте наберитесь храбрости и зайдите внутрь. Не обращайте внимания на мумифицированный кактус и дохлых мух на подоконнике, на стариков, которые, как только вы войдете, выбегут через заднюю дверь.
Попробуйте подстригитесь там.
Ну как, струсили?



На улице возле дверей стекает вниз по спирали кровавая струйка.
Останавливаюсь у входа в цирюльню. Совершенно обычная цирюльня, ничего выдающегося. У вас в городе наверняка есть точно такая же. У входа на традиционном шесте-вывеске закручивается вниз красно-белая спираль. На большой витрине красуется обшарпанная надпись, золотая краска облупилась от времени. В наши дни дорогие салоны обычно называют именами владельцев, а сетевые парикмахерские в торговых центрах пускаются во все тяжкие: «Волосипед», «Охотник за головами», «На волоске от стрижки», «Раз/Стрига» и еще миллион других столь же тошнотворных названий. А вот имя этой цирюльни вы сразу же забудете. И не случайно. Здесь не предлагают стильных причесок или стрижек в стиле унисекс. Если голова грязная — так и постригут, и мыть с шампунем вас никто не будет. В сетевой парикмахерской за обычную стрижку вы заплатите от пятнадцати до тридцати долларов, а здесь цены не менялись уже лет десять, а то и больше. Каждому потенциальному клиенту с первого взгляда ясно: таких цен не бывает, ведь на подобный доход просто невозможно прожить. А никто и не пытается. И потенциальные клиенты обычно поспешно ретируются. Их все смущает: цены слишком низкие, в зале темно, само место чересчур пыльное и древнее. Такое же древнее, как и немногочисленные дряхлые посетители, которые молча на вас пялятся. В спертом воздухе витает странное напряжение, почти угроза.
У входа я на мгновение останавливаюсь и вглядываюсь в витрину. Там отражаются улица и неясный мужской силуэт, похожий на призрачную тень. Это я сам. Что внутри — разглядеть трудно, нужно подойти поближе и прильнуть к самому стеклу. Жалюзи опущены, но между ними осталась маленькая щель.
Смотреть особо не на что. На пыльном подоконнике выстроились в ряд три высохших кактуса, валяются дохлые мухи. Из мрака проступают два старомодных кресла, таких больше не делают: черная кожа, белая эмаль, высокий подголовник. Вдоль стены стоят шесть пустых жестких стульев и два стола, заваленные старыми журналами с порванными обложками или вовсе без них. На стенах висят зеркала, но никакого дополнительного света они не дают; наоборот, возникает впечатление, что длинная, узкая комната — сама всего-навсего смутный образ в потемневшем от времени стекле.
Возле кожаного кресла стоит мужчина. Как и я сам, он скорее похож на тень, а не на человека. Как будто меня дожидается.
Он действительно меня ждет.
Вхожу с залитой солнцем улицы в парикмахерскую.

— Вампиры, — сказал Кевин. — Они оба вампиры.
— Кто? — спросил я, кусая яблоко.
Мы сидели у Кевина на заднем дворе. Там, в ветвях дерева, в двадцати футах от земли, располагался наш самодельный дом (честно говоря, даже не дом, а просто грубая дощатая платформа). Кевину было десять, а мне девять.
— Мистер Иннис и мистер Денофрио. Они вампиры.
Я оторвался от журнала с комиксами про Супермена.
— Они не вампиры, а цирюльники.
— Ну да, цирюльники и вампиры. Я это только что понял.
Я глубоко вздохнул и уселся поудобнее, прислонившись к стволу. Стояла поздняя осень, листья почти облетели. Пройдет еще несколько недель, и дом на дереве опустеет до следующей весны. Когда мой друг объявлял, что он что-то понял, это обычно означало: жди беды. Кевин О’Тул был старше всего на год, но иногда мне казалось, что между нами добрых пять лет разницы, причем он выглядел одновременно и старше, и младше. Кев много читал, и воображение у него было будь здоров.
— Рассказывай.
— Томми, ты знаешь, что обозначает красный цвет?
— Красный цвет?
— На шесте-вывеске у цирюльников. Та красная полоска, что спиралью закручивается вниз.
— Она обозначает, что это цирюльня. — Я пожал плечами.
Теперь настала очередь Кевина глубоко вздыхать.
— Ну да, Томми, понятно, но почему именно красный? И почему спираль?
Я не ответил, потому что хорошо знал это его настроение. Лучше подождать: не выдержит и сам все расскажет.
— Кровь, — трагическим шепотом провозгласил мой друг. — Струйка крови стекает вниз по спирали. Этот символ цирюльники используют уже почти шестьсот лет.
Умудрился-таки меня зацепить. Я отложил в сторону комиксы.
— Хорошо, верю. И почему же они его используют?
— Это был знак гильдии. В Средние века, если ты делал что-то полезное, то обязательно принадлежал к какой-нибудь гильдии. Ну, как профсоюз на пивоварне, где работают наши отцы. И…
— Ну да, да. Но почему кровь?
Смышленые мальчишки вроде Кевина вечно ходят вокруг да около.
— Сейчас объясню. Я тут кое-чего читаю, и там сказано, что в Средние века цирюльники были еще и хирургами. А больных они лечили так — пускали им кровь, и…
— Пускали кровь?
— Ага. У них же не было никаких настоящих лекарств, ничего такого. Если кто-то заболевал или ломал ногу, хирург… вернее, цирюльник только и мог, что пустить кровь. Они часто и лезвие использовали одно и то же — для бритья и для кровопускания. А случалось, ставили больным пиявок.
— Жуть.
— Да, но это вроде как помогало. Иногда. Думаю, из-за кровопускания или пиявок понижается давление, и тогда можно, например, снять жар или как-то так. Но чаще всего больные просто умирали быстрее. Им бы переливание, а не пиявок-кровососов.
Я сидел и размышлял над его словами. Кевин иногда выдавал такие странные вещи. Раньше я думал, он врет, а потом в четвертом и пятом классе как-то услышал, как друг поправляет учителей… и они с ним соглашаются. Так что нет, не врал. Странноватый малость, но не врун.
Ветерок зашуршал редкими увядающими листьями. Получился очень грустный звук, ведь мы так любили лето.
— Ладно. А при чем здесь вампиры? Цирюльники ставили людям пиявок двести лет назад, и поэтому ты думаешь, что Иннис и Денофрио вампиры? Господи, Кев, ты чокнутый!
— Средние века закончились больше пятисот лет назад, Найлз. — (Всегда страшно хотелось его стукнуть, когда он называл меня по фамилии, да еще таким противным учительским голосом.) — Но именно знак гильдии натолкнул меня на эту идею. Подумай, в каких еще ремеслах сохранился подобный знак?
Я пожал плечами и завязал рваный шнурок.
— Ладно, пускай на шесте кровь, но это еще не значит, что они вампиры.
Глаза у Кевина всегда становились зеленее обычного, когда он был чем-нибудь увлечен или взволнован. Сейчас они стали совсем-совсем зелеными. Друг наклонился ко мне.
— Только подумай, Томми. Когда исчезли вампиры?
— Исчезли? Думаешь, они вообще существовали? Да ну тебя, Кев! Мама говорит, ты единственный талантливый ребенок, которого она знает, но мне иногда кажется, ты просто шизик.
Кевин не ответил. Его вытянутое, худое лицо из-за стрижки ежиком казалось еще более худым. На бледной коже золотыми пылинками проступали веснушки. Губы, такие же полные, как и у его сестер (говорили, что девушкам это очень идет), сейчас дрожали.
— Я много читал про вампиров. Очень много. Почти во всех серьезных книжках написано: в семнадцатом веке легенды о вампирах в Европе стали сходить на нет. Люди в них по-прежнему верили, но уже не боялись так сильно. А за несколько сотен лет до этого вампиров постоянно выслеживали и убивали. Получается, они как будто ушли в подполье.
— Или люди стали умнее.
— Да нет, сам подумай. — Кевин схватил меня за руку. — Может, вампиров просто истребили. Люди научились с ними бороться.
— Кол в сердце и все такое?
— Наверное. Ну и им пришлось спрятаться, исчезнуть. Но кровь-то все равно была нужна. А как легче всего ее достать?
Я как раз подыскивал подходящий язвительный ответ, но, посмотрев на его убийственно серьезное лицо, передумал и просто покачал головой. Мы ведь были лучшими друзьями.
— Вступить в гильдию цирюльников! — торжествующе выкрикнул Кевин. — Больше не надо было вламываться в чужие дома по ночам, рисковать, оставляя обескровленные тела, — теперь они сами приглашали людей к себе. И клиенты не сопротивлялись, когда им пускали кровь или ставили пиявок. Мало того, они — или семья умершего больного — платили за это деньги. Понятно, почему цирюльники до сих пор так держатся за свой символ. Они же вампиры, Томми!
Я облизнул губы и почувствовал на языке металлический привкус — оказывается, губу прикусил до крови, пока слушал его разглагольствования.
— Все? Каждый цирюльник и парикмахер?
— Точно не знаю. Может, и не все. — Кевин нахмурился и выпустил мою руку.
— Но ты думаешь, Иннис и Денофрио точно?
— Нужно это выяснить. — Глаза у друга опять позеленели, а губы растянулись в ухмылке.
Я закрыл глаза, но потом все-таки задал этот неизбежный роковой вопрос:
— Как, Кев?
— Будем за ними следить. Проверять. Если они вампиры — мы увидим.
— А если правда?
— Что-нибудь придумаем, — все еще ухмыляясь, пожал плечами Кевин.

Захожу. В цирюльне мне все хорошо знакомо. Глаза быстро привыкают к полумраку. Пахнет тальком, розовым маслом и тоником для волос. Пол вымыт. На конторке на белой льняной салфетке разложены инструменты. Тусклый свет играет на больших и маленьких ножницах, отражается на перламутровых рукоятках многочисленных бритв.
Подхожу к молчаливому мужчине возле кресла. Поверх рубашки с галстуком у него надет белый халат.
— Доброе утро.
— Доброе утро, мистер Найлз.
Он достает с полки большую полосатую салфетку и ловко, быстро расправляет ее, как тореадор мулету. Я усаживаюсь в кресло, и мужчина одним текучим неуловимым движением оборачивает ткань вокруг моей шеи.
— Вас сегодня подровнять?
— Думаю, нет. Просто побрейте, пожалуйста.
Цирюльник кивает и отворачивается. Ему надо смочить горячей водой полотенца и приготовить бритву. Я жду. Я вглядываюсь в глубины зеркала и вижу там бесконечность.

Беседа в доме на дереве состоялась в воскресенье. А к четвергу мы уже вызнали массу всего интересного. Кев хвостом ходил за Иннисом, а я не отставал от Денофрио.
После школы мы встретились у Кевина. Кровать в его комнате была завалена книгами, комиксами, полуразобранными радиоприемниками, электронными лампами, пластмассовыми модельками и одеждой. Его мать тогда еще была жива, но уже довольно долго болела и редко обращала внимание на такие мелочи, как спальня родного сына. Да и на самого сына внимания не очень-то обращала.
Кевин разгреб нам местечко, мы уселись на кровати и принялись проверять записи. Свои я нацарапал на обрывках бумаги и на обороте специальной формы, которую заполнял, когда доставлял по утрам газеты.
— Ладно. Что у тебя?
— Они не вампиры. Мой так уж точно нет.
— Томми, еще рано судить, — нахмурился мой друг.
— Глупости. Ты мне дал список примет — как распознать вампира. Денофрио чист абсолютно по всем пунктам.
— Выкладывай.
— Ладно. Номер один в твоем глупом списке: «Вампира редко увидишь днем». А вот и нет! Денофрио и Иннис оба целый день сидят в своей цирюльне. Мы же проверяли?
Кевин привстал на коленях и потер подбородок.
— Да, но, Томми, там внутри темно. Я же говорил: только в кино вампиры сгорают от солнечного света. В старых книгах написано, что они его просто не любят. Но могут, если надо, спокойно выходить днем.
— Ну да. Но эти-то двое работают каждый день, как наши отцы. Регулярно закрываются в пять и засветло идут домой.
— Томми, они оба живут одни. — Кевин копался в своих записях. — Это же о чем-то говорит.
— Ага. О том, что они мало зарабатывают и поэтому никак не могут жениться и завести семью. Папа сказал, они цены не поднимали уже лет сто.
— Вот именно! Так почему к ним почти никто не ходит?
— Стригут плохо, вот и все. — Я заглянул в свой список, пытаясь разобраться в торопливых каракулях. — Ладно. Номер пять: «Вампиры не могу пересечь текучую воду». Денофрио живет за рекой, Кев. Я три дня за ним слежу, и каждый день он ее пересекает туда-сюда.
Мой друг привстал было на коленях, но тут плюхнулся обратно, голова его поникла.
— Я тебе говорил, что по поводу этого пункта не уверен. Стокер про это пишет в «Дракуле», но других упоминаний мало.
— Номер три: «Вампиры ненавидят чеснок», — торопливо зачитал я следующий признак. — Кев, Денофрио во вторник ужинал «У Луиджи». Когда вышел, от него разило чесноком футов за двадцать.
— Третий пункт не самый важный.
— Хорошо. — У меня был припасен последний убийственный аргумент. — Только не говори, что вот этот не важный. Номер восемь: «Все вампиры ненавидят кресты, боятся их и всеми силами избегают».
Я выдержал театральную паузу. Кевин уже понял, к чему я веду, и опустил голову еще ниже.
— Кев, мистер Денофрио ходит в церковь Святой Марии. Каждое утро перед работой. Ты сам туда ходишь, Кев.
— Да, а Иннис ходит в пресвитерианскую церковь по воскресеньям. Папа говорил мне про Денофрио. Правда, я его ни разу в нашей церкви не видел, потому что он приходит только на раннюю мессу.
— Как вампир может ходить в церковь? — Я бросил записи на кровать. — Получается, он каждое утро там сидит и целый час пялится на добрую сотню крестов.
— Папа ни разу не видел, как он причащается, — с надеждой в голосе сказал Кевин.
— Здорово. — Я скорчил рожу. — То есть если ты не священник, то обязательно вампир. Просто блестяще, Кев.
Он выпрямился и скомкал собственные записи. Я уже читал их в школе: Иннис тоже ни под какие Кевиновы пункты не подходил.
— Томми, он не боится креста, но это… ничего не доказывает. Я все обдумал. Эти существа присоединились к гильдии, чтобы спрятаться, замаскироваться. Тогда получается, им нужно не выделяться и среди прихожан. Может, они выработали особый иммунитет к крестам. Нам же делают прививки, и мы потом не болеем оспой и полиомиелитом.
Я еле сдержал презрительную усмешку.
— А к зеркалам у них тоже иммунитет?
— Ты о чем?
— Кев, я тоже кое-что знаю про вампиров. В твоем глупом списке этого нет, но всем известно: они не любят зеркал. Потому что в них не отражаются.
— Неверно, — зачастил Кевин своим противным учительским голосом. — Это в кино они в зеркалах не отражаются, а в старых книгах написано: зеркал вампиры избегают, потому что видят в них свою истинную сущность… ну, вроде в зеркале они старые, или неживые, или как-то так.
— Как-то так. В любом случае, трудно придумать для них место хуже цирюльни. Разве что комната кривых зеркал в парке аттракционов. У них, часом, нет своей гильдии и знака, а, Кев?
Кевин упал на кровать, как будто я сразил его наповал, но через мгновение уже снова стоял на коленях и рылся в записях.
— Была одна странность.
— Ну да. Какая?
— Они не работали в понедельник.
— Да, очень странно. Все цирюльни на свете по понедельникам закрыты! Но нет, ты прав. Не работают в понедельник, значит, точно вампиры. Что и требовалось доказать, как любит говорить на геометрии миссис Тупит. Ты такой умный, Кевин, уж куда мне до тебя.
— Миссис Дубит. — Кевин, единственный из нашего класса, математичку любил. — Странно не то, что они не работают по понедельникам, Томми. Странно то, чем они занимаются в этот день. Иннис, по крайней мере.
— Тебе-то откуда знать? Ты в понедельник заболел и сидел дома.
— А вот и нет, — улыбнулся мой друг. — Напечатал объяснительную записку и подписался вместо мамы. А они не стали проверять. Весь день ходил за Иннисом. У него, слава богу, машина старая и очень медленно ездит. На велике можно догнать.
Я сполз на пол и принялся разглядывать какой-то агрегат, который Кевин забросил, так и не доделав до конца. Нечто вроде радио, а к нему еще что-то подсоединено. Я изо всех сил изображал безразличие, хотя ему снова удалось меня зацепить — впрочем, как всегда.
— И куда же он ездил?
— К Мирам. В поместье старика Эверетта. К мисс Планкмен по двадцать восьмому шоссе. А еще в особняк, который в прошлом году купил тот богатей из Нью-Йорка.
— Ну и?.. Богатые люди. Иннис, наверное, стрижет их на дому. — Мне было приятно, что сам Кевин до этого не додумался.
— Ну да. Что же может быть общего между самыми богатыми людьми в округе? Они все стригутся у самого плохого в целом штате парикмахера. Даже у двух самых плохих парикмахеров: я и Денофрио видел. Они встретились у цирюльни, а потом разъехались в разные стороны. Денофрио наверняка поехал за реку в поместье Уилксов. Руди, тамошний сторож, говорит: либо Денофрио, либо Иннис каждый понедельник к ним наведывается.
— С богачами часто так бывает: экономят на всем, вот и за стрижку норовят поменьше заплатить, — пожал плечами я.
— Может, и так. Но самое странное не это. Самое странное вот что: они оба загрузили в багажник машины какие-то маленькие бутылочки. А от Миров, от Эверетта и Планкмен Иннис вынес большие бутыли. По два галлона — не меньше. Томми, они были тяжелые, туда явно что-то налили. Бутылочки из цирюльни наверняка тоже не были пустыми.
— И что в них? Кровь?
— Может быть.
— Вампиры вроде кровью питаются, а не развозят ее по домам, — засмеялся я.
— Может, кровь была в больших бутылках. Они ее забрали, а взамен отдали маленькие, из цирюльни.
— Ага. Кровь в обмен на тоник для волос!
— Томми, не смешно.
— Очень даже смешно! — Я нарочно засмеялся еще громче. — Молодцы твои вампиры — кусают только богатеев. Предпочитают кровь высшего качества!
Я катался по журналам с комиксами, задыхаясь от смеха, и старался ненароком не раздавить какую-нибудь электронную лампу.
Кевин подошел к окну и уставился куда-то в сгущавшиеся сумерки. Мы оба не любили, когда темнело рано.
— Ты меня не убедил. Но сегодня мы все выясним.
— Сегодня? — Я больше не смеялся. — А что сегодня будет?
Мой друг глянул на меня через плечо.
— На задней двери цирюльни старый замок. Я такой могу за секунду открыть: у меня есть детский набор для фокусов. После ужина пойду туда и все проверю.
— После ужина будет уже темно.
Кевин пожал плечами и снова посмотрел в окно.
— Ты что — один пойдешь?
Друг снова оглянулся на меня.
— А вот это зависит от тебя.
Я молчал.

Когда точат бритвенное лезвие о кожаный ремень, получается особенный звук — его ни с чем не спутаешь. На моем лице лежат теплые полотенца. Я спокойно и расслабленно слушаю, как парикмахер готовит бритву. В наши дни мужчины больше не ходят бриться к профессиональным цирюльникам, а я вот не отказываю себе в этом удовольствии.
Он убирает полотенца, промокает мне виски и щеки сухой тканью и в последний раз проводит лезвием по кожаному ремню. От горячих полотенец кожу на лице пощипывает, а к шее приливает кровь.
— В детстве один мой друг пытался меня убедить, что цирюльники на самом деле вампиры.
Мужчина молча улыбается. Он уже слышал эту историю.
— Мой друг ошибался, — сказал я, слишком расслабленный, чтобы поддерживать разговор.
Цирюльник больше не улыбается: его лицо становится сосредоточенным — он наклоняется вперед, помешивая в миске маленькой кисточкой, а потом мажет меня пеной для бритья. Затем приходит черед острой бритвы — ловким движением мужчина откидывает мою голову назад, и я подставляю горло под нож.
Закрываю глаза и чувствую прикосновение холодного лезвия к теплой коже.

— Говорил, за секунду откроешь! — рассерженно шепчу я. — А сам уже пять минут возишься с этим дурацким замком!
Мы с Кевином сидели на корточках возле задней двери цирюльни в переулке рядом с Четвертой авеню. Было холодно, из мусорного бачка неприятно пахло. На улице шумели машины, но шум этот словно доносился откуда-то из неимоверного далека.
— Давай уже!
Замок щелкнул, лязгнул, и дверь распахнулась.
— Вуаля! — сказал Кевин.
Он запихал свои проволочки, отмычки и прочую ерунду в игрушечный чемоданчик (кожаный, совсем как у настоящего фокусника), а потом ухмыльнулся и постучал по табличке на двери.
— Прекрати, — прошипел я.
Мой друг вошел в цирюльню, ощупью пробираясь в темноте. Я покачал головой и двинулся следом.
Дверь закрылась. Кевин включил маленький фонарик и взял его в зубы — точно как шпион в каком-то фильме. Я ухватился за полу его ветровки, и мы прошли по короткому коридору в большой зал.
Огляделись. На витрине и на двери жалюзи были опущены, и Кевин сказал, что фонариком можно пользоваться спокойно. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Тоненький луч отражался в зеркалах, выхватывал из темноты отдельные предметы: конторку, кресла в центре комнаты, стулья для посетителей, журналы, раковину, занавешенную снизу черной тканью. В коридоре мы нашли небольшую дверь, за которой прятался крошечный туалет. Ножницы и бритвы аккуратно лежали в шкафчиках. Кевин открыл ящики и все тщательно облазил, но обнаружил лишь бутылки с тоником, полотенца и два комплекта парикмахерских инструментов. Он взял бритву и открыл ее, свет заиграл на лезвии.
— Давай заканчивай, — прошептал я, — и уходим.
Кевин аккуратно положил бритву на место, и мы направились к выходу. Луч фонарика царапнул по стене, по дождевику на крючке и высветил что-то еще.
— Здесь дверь. — Мой друг отодвинул плащ в сторону и подергал ручку. — Вот черт. Заперто.
— Пошли отсюда.
Я уже давно не слышал ни одной машины. Весь город словно примолк и затаил дыхание.
Кевин снова взялся за шкафы.
— Где-то здесь должен быть ключ, — сказал он, на этот раз чересчур громко. — Наверняка лестница в подвал: дом-то одноэтажный.
— Пошли! — прошипел я, хватая его за куртку. — Надо уходить отсюда. Нас арестуют.
— Еще минутку…
Кевин замер на полуслове, а у меня чуть сердце не остановилось в груди.
Мы услышали, как в замке поворачивается ключ. В окне темнел чей-то силуэт.
Я заметался, хотел броситься бежать, но Кевин выключил фонарик, схватил меня за свитер и потянул вниз, под раковину, где как раз хватило места для нас двоих. Мы скорчились там, и мой друг задернул черную занавеску. Дверь открылась, и кто-то вошел.
В первые мгновения ничего не было слышно, только кровь шумела в ушах. А потом я понял: по комнате ходили двое. Тяжелая мужская поступь. Мне не хватало воздуха, я не мог ни выдохнуть, ни вдохнуть — боялся, что нас услышат.
Один из вошедших остановился возле кресла, а второй направился к дальней стене. Хлопнула дверь, потом спустили воду в унитазе. Кевин пихнул меня в бок. Я не решился ему ответить — под раковиной было страшно тесно, и я боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя. Так что просто задержал дыхание и ждал. Кто-то вышел из туалета и подошел к входной двери. Они даже свет не включили. Если бы это были полицейские, мы увидели бы через жалюзи мигалки патрульной машины. Кевин снова пихнул меня в бок. Я знал, что он имеет в виду: это Иннис и Денофрио.
Мужчины прошли к выходу, хлопнула дверь. Наконец-то можно вздохнуть. Я был на грани обморока.
Какой-то шум. Чья-то рука отдернула занавеску. Кто-то схватил меня и вытащил из-под раковины. Кевин закричал — его тоже выволокли наружу.
Кто-то с силой дернул меня вверх за грудки, так что пришлось привстать на цыпочки. В темноте казалось, что неизвестный ростом чуть ли не до потолка и кулак у него размером с мою голову. От мужчины пахло чесноком. Наверное, Денофрио.
— Пустите нас! — вопил Кевин.
Послышался звонкий и отчетливый звук пощечины. Мой друг затих.
Меня швырнули в кожаное кресло, а Кевина силком усадили в соседнее. Глаза приспособились к темноте, и я смог разглядеть их лица. Иннис и Денофрио. Темные костюмы, худые, очень бледные лица — наверное, поэтому Кевин и принял их за вампиров. Чересчур глубоко посаженные глаза, чересчур острые скулы, чересчур злобный изгиб губ, а еще возраст: на вид им было около сорока, но почему-то казалось, что они гораздо старше.
— Что вы здесь делаете? — спросил у Кевина Иннис. Он говорил тихо и бесстрастно, но от его голоса меня пробрала дрожь.
— Просто игра! — выкрикнул Кевин. — Нам нужно было украсть ножницы из цирюльни, чтобы старшие ребята нас приняли. Простите. Мы не хотели!
Еще одна пощечина.
— Лжешь. В понедельник ты следил за мной. А твой друг весь вечер ходил за мистером Денофрио. И вы оба околачивались вокруг цирюльни. Ну-ка говори правду. Быстро.
— Мы думали, что вы вампиры, и решили проверить.
Я открыл рот от изумления. Мужчины посмотрели друг на друга. В темноте не видно было, улыбаются они или нет.
— Мистер Денофрио? — спросил Иннис.
— Мистер Иннис? — спросил Денофрио.
— Можно мы пойдем? — спросил Кевин.
Иннис наклонился и что-то сделал с креслом, в котором сидел мой друг. Подлокотники выдвинулись вперед и перевернулись — с обратной стороны обнаружилось нечто вроде двух белых желобков. Руки Кевина теперь удерживали два кожаных ремня. Подголовник разошелся на две половины, опустился и зафиксировал его шею. Похоже было на специальный поднос в кабинете у зубного, туда еще нужно сплевывать.
Кевин не кричал. Я думал, Денофрио сейчас и с моим креслом сделает то же самое, но тот просто положил свою большую руку мне на плечо.
— Мальчик, мы не вампиры, — сказал Иннис. Он подошел к шкафчику, открыл ящик, достал лезвие, с которым совсем недавно баловался Кевин, и раскрыл его. — Мистер Денофрио?
Второй мужчина сдернул меня с кресла и потащил к двери, что вела в подвал. Отпер замок. На пороге я успел оглянуться: мой друг в ужасе смотрел, как Иннис медленно проводит лезвием по его руке. В белый эмалированный желоб хлынула кровь.
Денофрио поволок меня вниз, в темноту.

Цирюльник заканчивает, подравнивает мне височки и поворачивает кресло к зеркалу.
Провожу пальцами по щекам и подбородку: идеально гладко и ни одного пореза. Острое лезвие в руках искусного мастера — после такого бритья не чувствуешь никакого зуда или раздражения.
Киваю. Он едва заметно улыбается и убирает полосатую салфетку.
Встаю и снимаю пиджак. Цирюльник вешает его на крючок, а я усаживаюсь обратно в кресло и закатываю левый рукав рубашки. Мужчина включает маленький радиоприемник, из которого звучит музыка Моцарта.

В подвале горело множество свечей. Почти как в церкви, которую посещал Кевин. Он как-то водил меня туда и рассказывал, что такие свечки ставят за здравие или за упокой. Платишь деньги, зажигаешь и читаешь молитву. Только друг точно не знал, обязательно ли платить деньги, чтобы молитву услышали.
Почти все пространство этого узкого помещения занимала двадцатифутовая каменная плита. На ней лежал кто-то огромный, весом не менее полутонны. Гладкие серые складки опускались и поднимались в такт дыханию.
Рук не было видно. В толстых жировых морщинах едва намечались ноги. Повсюду торчали какие-то трубки, виднелся заржавленный раструб. Я перевел взгляд на голову существа.
Представьте себе гигантскую пиявку весом в полтонны, десяти футов длиной и пять-шесть футов в обхвате. Существо лежало на спине. Его покрывали наслоения серо-зеленой слизи, с туловища свисали ошметки кожи. Под прозрачной, похожей на заляпанный пластик плотью что-то двигалось и шевелилось — вероятно, внутренние органы. Создание громко дышало и невыносимо смердело. Представьте себе какое-нибудь морское животное, ну, скажем, небольшого кита, которое неделю пролежало на берегу и уже начало разлагаться, — вот так пахло в этом подвале.
Существо испустило негромкий звук, и маленькие глазки повернулись ко мне. Их покрывала желтая слизистая пленка, и они явно ничего не видели. Сквозь гладкие жировые складки на бесформенной, лишенной шеи голове смутно проступали лицо (возможно, когда-то это было человеческое лицо) и огромный рот — вообразите, что вам вдруг улыбнулась морская минога.
— Нет, человеком он никогда не был. — Мистер Денофрио все еще крепко держал меня за плечо. — Когда они пришли в нашу гильдию, им уже тогда было невозможно сойти за людей. Но они сделали предложение, от которого мы не могли отказаться. Ни мы, ни наши клиенты. Мальчик, знаешь, что такое симбиоз? Тсс!
Наверху закричал Кевин. Послышалось бульканье, как будто вода побежала по трубам.
Существо обратило взгляд своих слепых глаз к потолку. Его рот жадно пульсировал. Задрожали трубки, наполнился раструб.
Струйка крови стекала вниз по спирали.

Цирюльник возвращается. Я сжимаю ладонь в кулак, и он легонько ударяет меня по запястью. Вдоль тыльной стороны руки тянется широкий рубец, похожий на застарелый, плохо заживающий шрам. Это и есть застарелый шрам.
Мужчина открывает нижний ящик и достает лезвие. На золотой рукоятке блестят маленькие драгоценные камни. Обеими руками он поднимает инструмент над головой, и тусклый свет отражается на острие.
Цирюльник подходит ближе, проводит лезвием прямо по рубцу — шрам расходится, как оболочка куколки, из которой вот-вот появится бабочка. Я не чувствую боли. Мужчина споласкивает бритву и убирает ее на место, потом спускается в подвал. Я слышу, как булькает кровь в маленьких желобах, вделанных в подлокотники кресла, и закрываю глаза.
Вспоминаю, как кричал наверху Кевин, как пламя свечей отбрасывало отсветы на каменные стены подвала. Сквозь раструб лилась красная жидкость, и существо громко урчало и насыщалось. Огромная пасть раскрывалась все шире, она тянулась к раструбу — так младенец тянется к материнской груди.
Вспоминаю, как мистер Денофрио поднял лежавший около каменной плиты молоток и еще какой-то инструмент — с острым зубцом и чем-то вроде крана. Я стоял и смотрел, а он загнал инструмент прямо в плоть существа. Тогда я понял: это старые рубцы и шрамы виднеются под слоями серо-зеленой слизи.
Вспоминаю, как из крана в хрустальную чашу, чашу для причастия лилась красная жидкость. Нигде в мире не встретишь такого яркого и чистого красного цвета.
Вспоминаю, как сделал глоток, как осторожно, очень осторожно нес чашу наверх, Кевину. А потом сам уселся в кожаное кресло.

Цирюльник возвращается. В его руках чаша. Порез уже закрылся. Опускаю рукав и делаю глоток.
Потом облачаюсь в свой собственный белый халат. Цирюльник уже ждет меня, сидя в кресле.
— Вас подровнять сегодня?
— Думаю, нет, — отвечает он. — Просто побрейте, пожалуйста.
Работаю очень тщательно. В конце он проводит пальцами по гладким щекам и подбородку и одобрительно кивает. Совершаю обычный ритуал и спускаюсь вниз.
В склепе Хозяина тихо, на полу горят свечи. Я жду, пока кровь очистится, и размышляю о бессмертии. Хозяин по-настоящему бессмертен, ему уже миллионы лет… ему и другим Хозяевам, но маленькую частичку своей вечности он милостиво даровал нам. Этой частички вполне достаточно.
Мой коллега выпивает свою порцию, и я убираю чашу на место. Пора поднять жалюзи и открыть цирюльню.
Кевин становится возле своего кресла, а я занимаю место рядом с соседним. Музыка стихла, и в комнате воцарилась тишина.
На улице возле дверей стекает вниз по спирали кровавая струйка.



Комментарии 0

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.