«Плохой мальчишка» Стивен Кинг



Рассказ 2014 года «Плохой мальчишка» или «Гадкий мальчишка» в некоторых странах был опубликован даже в виде небольшой книги. В его сюжете скрывается тайна одного заключенного, готовящегося к смертной казни. Он убил мальчика и ни сколько не раскаивается в содеянном. Для первого знакомста с Кингом можно подыскать и более удачные произведения. Знающему читателю можно подсунуть рассказ и не говоря имя автора, он точно поймет, что это писал Стивен. А так же ему может показаться, что идея не нова в репертуаре Стивена Кинга.

Плохой мальчишка

Тюрьма была расположена в тридцати километрах от небольшого городка на участке пустынной прерии, там, где ветер дул практически непрерывно. Основное здание, возвышавшееся над горизонтом, было сложено из ужасного камня, представляя собой совершенную противоположность пейзажам начала двадцатого века. С обеих сторон, один за другим, за последние сорок пять лет, главным образом благодаря потоку денег из федерального бюджета, которые начали иссякать в эпоху Никсона и почти никогда не выделялись в более позднее время, выросли бетонные блоки.

Немного в стороне от основного корпуса располагалось небольшое здание. Заключенные называли эту постройку Усадьбой Иглы. Из открытого коридора, длиной в сорок метров, можно было попасть в широкие прогулочные дворики, по шесть с каждой из сторон, разделенные сплошным забором. Каждый из обитателей Усадьбы — в настоящее время их было семь — имел право на два часа прогулки в день. Некоторые просто прохаживались по дворику. Кое-кто бегал. Большинство же просто сидели, опираясь на забор, чтобы созерцать небо или наблюдать за небольшим травянистым холмом, который ломал монотонность равнинного ландшафта в четырехстах метрах на востоке. Время от времени было на что взглянуть. Но чаще всего не было ничего. Постоянно дул пронизывающий ветер. Три месяца в году в двориках было душно. В остальное время — прохладно. А зимой, сильно холодно. Но, как правило, заключенные все равно просились на прогулку. В конце концов, небо для созерцания было всегда. И птицы. А иногда и олени, пасущиеся по склону травянистого холма.

В центре Усадьбы Иглы располагался зал, обложенный кафельной плиткой, в котором находились Y- образный стол и кое-какое элементарное медицинское оборудование. В одной из стен зала было прорублено окно, прикрываемое жалюзи. При повороте жалюзи, открывался вид на комнату, не большую, чем гостиная скромного деревенского домика, где была расставлена дюжина стульев для гостей, которые могли наблюдать за происходящим на Y – образном столе из жесткого пластика. На другой стене было размещено следующее предупреждение: ТИШИНА – НИ СЛОВА, НИ ЖЕСТА ВО ВРЕМЯ ПРОЦЕДУРЫ.

В Усадьбе Иглы было ровно двенадцать камер. В конце ряда камер располагался пост охраны. За ним – диспетчерская, с которой велось наблюдение за заключенными 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. А в самом конце располагался кабинет, где стол заключенного был отделен от стола посетителей сплошной стеной из оргстекла. Телефона не было; заключенные общались с семьей или с адвокатами через круг маленьких отверстий в оргстекле, как через старомодную телефонную трубку.



Леонард Брэдли, сидя на гостевой стороне этого устройства связи, открыл свой портфель. Выложил на стол блокнот с желтыми листиками, а также шариковую ручку. И начал ждать. На его часах секундная стрелка сделала три оборота по циферблату, и как только начала четвертый, дверь, ведущая во внутренние дворы Усадьбы Иглы, открылась с громким лязгом замка. Брэдли знал всех нынешних руководителей. Это был МакГрегор. Тот еще мудило. Он вел Джорджа Халласа под руку. Руки Халласа были свободными, но цепь скребла пол между его лодыжками. Поверх его оранжевого арестантского костюма был нацеплен широкий кожаный пояс, и, когда он сел по свою сторону стекла, МакГрегор просунул одну дужку наручников в металлическое кольцо на кожаном поясе, вторую – в металлическое кольцо, прикрепленное к спинке стула. Защелкнул наручники, проверил их на прочность рывком и поприветствовал Брэдли двумя поднятыми пальцами.

«Здравствуйте, док.

— Здравствуйте, мистер МакГрегор.»

Халлас ничего не сказал.

«Вам известна процедура, сказал МакГрегор. Столько, сколько понадобится, сегодня. Или, по крайней мере, столько, сколько Вы сможете это выдержать.

— Я знаю.»

Как правило, встречи между адвокатом и клиентом были ограничены одним часом. За месяц до небольшого турне клиента в комнату со столом в форме буквы Y, время визита увеличивалось до 90 минут, во время которых адвокат и его протеже, делая еще более нервной эту пляску смерти, санкционированную государством, обсуждали порядок подачи последней апелляции. За неделю до казни, все ограничения во времени снимались. Это распространялось как на адвокатов, так и на родственников, но Халлас развелся с женой через несколько недель после суда, а детей у пары не было. За исключением Лена Брэдли, Халлас был один в этом мире, при этом он игнорировал все возможности затягивания судебного разбирательства, которые были предложены Брэдли.

До сегодняшнего дня.

Он будет говорить Вам

, доверительно сообщил МакГрегор в прошлом месяце, после того, как после очередного десятиминутного общения Халлас опять сказал «нет»,

нет

и

нет

снова.

Но когда приблизится день, он будет говорить с Вами без остановки. Они начинают бояться, представьте себе. Они забывают, что до ввода инъекции имели высокоподнятую голову и квадратные плечи. Они начинают понимать, что они не в кинофильме, что они действительно умрут, и они захотят попробовать все возможные средства правовой защиты.

Халласа, казалось, пока не было страшно. Вот он весь тут: маленький человек с восковой кожей, редкими волосами и глазами, словно нарисованными на кукольном личике. Он выглядел как бухгалтер – да он им и был в предыдущей жизни, — бухгалтер, который потерял интерес к цифрам, которые когда-то были так важны для него.

«Хорошего вам общения, ребята», сказал Мак-Грегор, и пошел к стулу в углу комнаты. Там он присел, включил свой АйПад и воткнул в уши наушники, из которых была слышна музыка. При этом, не сводя ни на минуту с них глаз. Говорят, отверстия слишком малы, чтобы пройти даже карандашу, но вот иголка — не исключено.

Халлас ответил не сразу. Он посмотрел на свои руки, небольшой такой аспект – абсолютно не похожие на руки убийцы. Затем поднял голову.

«Вы хороший человек, мистер Брэдли».

Застигнутый врасплох, Брэдли не знал, что ответить. Халлас кивнул головой, как будто его адвокат оспаривал его заявление. «Да, да. Вы заслуживаете эти слова. Вы сохранили упорство, даже когда я четко дал Вам понять, что хотел бы отказаться от всех процедур и пустить дело на самотек. Не много адвокатов так бы поступили. Большинство бы сказали, О’Кей,

как Вам будет угодно

и перешли бы к другому делу, которое имело бы шанс в суде. Но вы так не поступили. Вы сообщали мне все шаги, которые Вы предпринимали, и когда я сказал Вам, что устал бороться, Вы продолжали заниматься мной, не смотря ни на что. Без Вас я был бы мертв и похоронен еще год назад.

– Не всегда получается так, как хочется, Джордж.»

Халлас вымучил улыбку.

«Ни кому это не известно лучше, чем мне. Но все было не так уж и плохо: я признаю это сегодня. Особенно благодаря прогулкам в дворике. Мне нравятся прогулки. Я люблю чувствовать порывы ветра на лице, даже когда совсем холодно. Я люблю запах луговых трав и проблески Луны в небе средь белого дня. И оленей. Время от времени они приходят резвиться на холм, и гоняются там друг за другом. Мне это нравится. Это иногда заставляет меня смеяться.

— Жизнь может быть прекрасной. Я думаю, стоит бороться за нее.

— Некоторые жизни, да. Но не моя. Но я ценю то, что Вы все еще делаете для меня. Спасибо Вам за Вашу преданность. Вот почему я собираюсь рассказать Вам то, что я никогда не рассказывал в суде. И почему я всегда отказывался от апелляции…, даже если я и не мог помешать Вам сделать это за меня.

— Апелляция без участия заявителя, как правило, не проходит в судах под юрисдикцией штата. Да и в судах любой другой юрисдикции тоже.»

Халлас как будто бы не услышал последнего комментария. «Вы также были очень добры во время Ваших посещений, и за это особое спасибо. Немногие люди будут добры к человеку, осужденному за убийство ребенка, но Вы были. »

Брэдли промолчал. Халлас за эти последние десять минут сказал больше, чем за предыдущие тридцать четыре месяца визитов.

«Я не могу заплатить Вам, но что я могу сделать, так это рассказать, почему я убил этого мальчишку. Вы не поверите мне, но я расскажу, так или иначе. Если Вы, конечно, захотите слушать меня.»

Халлас присмотрелся к Брэдли через небольшие отверстия в поцарапанном оргстекле, и улыбнулся.

«Вы хотите? Потому что есть детали, которые Вас смутят. Никто уже не вспомнит обвинение, но только не Вы.

— Да. Конечно…

— Да, я убил. У меня был Кольт 45 калибра, и я разрядил его в этого мальчишку. Там было много свидетелей, и Вы хорошо знаете, что даже если бы все процедуры апелляции были бы соблюдены, неизбежное отодвинулось бы года на три, может быть на пять, шесть, но не больше, — даже если бы я полностью раскаялся. Вопросы, которые Вы задаете себе, бледнеют перед подавляющей реальностью убийства. Разве это не причина?

— Да, но мы могли бы сослаться на психическое расстройство в тот момент.»

Брэдли наклонился вперед.

«И это все еще возможно. Еще не слишком поздно, даже сейчас. Все может быть.

Он никогда не назовет меня Лен, подумал Брэдли. Даже после всего, что я для него сделал. Он будет идти на смертную казнь, называя меня «мистер Брэдли».

«Редко не значит никогда, Джордж.

— Нет, но я не безумен сегодня, и я был в здравом уме, когда я сделал то, что сделал. Я никогда не был более здравым, на самом деле. Вы уверены, что Вы хотите услышать то, что я не рассказал присяжным? Если Вы не хотите, я промолчу, но я все же должен предложить Вам это.

— Конечно же, я хочу услышать, » сказал Брэдли. Он взял в руки ручку, но намерения записывать что-либо не имел. Без каких-либо записей, он ограничился прослушиванием истории, которую рассказал Джордж Халлас своим гипнотизирующим южным акцентом.

2.

Моя мать, обладая крепким здоровьем на протяжении всей своей короткой жизни, умерла от тромбоэмболии легочной артерии через шесть часов после моего рождения. Это случилось в 1969 году. Вероятнее всего причину стоило поискать в генетике, потому что на тот момент ей исполнилось всего лишь двадцать два года. Мой отец был на восемь лет старше её. Он был хорошим человеком и хорошим отцом. Он вкалывал инженером на шахте и до тех пор, пока мне не исполнилось восемь, работал в основном в Юго-западном регионе. У нас была гувернантка, сопровождающая нас повсюду. Её звали Нона Маккарти, я же называл её мама Нона. Она была черной. Я думаю, отец спал с ней, хотя каждый раз, когда я нырял к ней в постель, частенько по утрам – мама Нона всегда была одна. Были ли они близки или нет, для меня это не было важно. Я даже не задумывался, что она была черной. Нона всегда была добра ко мне, она готовила завтраки в школу, читала сказки на ночь, когда мой отец не мог этого сделать лично, и для меня это было все, что имело какое-нибудь значение. У меня не было семьи в традиционном представлении, я это хорошо понимаю, но я все равно был счастлив.

В 1977 году мы переехали на Восток, в Тэлбот, штат Алабама, недалеко от Бирмингема. Город-гарнизон Форт Джона Хью также находился в шахтерском регионе. Мой отец занимался там восстановлением шахт компании «Удача» — номер Один, Два и Три — и внедрением современных экологических стандартов при бурении новых шахтных стволов, что положило начало системе утилизации отходов во избежание загрязнения местных вод. Мы проживали в маленьком домике, коммунальные услуги за который оплачивались компанией «Удача». Домик очень понравился маме Ноне, мой отец переделал гараж в две жилые комнаты для нее. Я думаю, так он мог больше времени проводить с ней. Я помогал отцу делать ремонт в выходные дни, подносил доски, гвозди, и все, что он еще просил. Это было хорошее время для нас. Я проучился в одной и той же школе в течение двух лет, достаточно долго для того, чтобы завести друзей и познать хоть немного стабильности.

Одной из моих подружек была девочка, живущая по соседству. И все между нами должно бы было происходить, словно в телевизионном сериале или бульварном романе: мы бы обменялись первым поцелуем в шалаше на верхушке большого дерева, она влюбилась бы в меня, и мы отправились на выпускной бал рука в руке. Но ничего этого не случилось между мной и Марли Джейкобс по двум причинам.

Отец говорил, что нет ничего более жестокого, чем вселять лживые надежды в ребенка, и он никогда не давал мне повода поверить, что мы останемся в Тэлботе навсегда. Да, я, скорее всего, проучился бы в школе Мэри Дэй до четвертого или пятого класса, но контракт между «Удачей» и отцом заканчивался, и в конечном итоге мы бы все равно двинулись бы дальше в путь. Возможно, вернулись бы в Техас или Нью-Мексику; а возможно добрались бы до Западной Вирджинии или Кентукки. Я понимал все это, и мама Нона понимала тоже. И воспринимал как должное. В данных вопросах отец был боссом, он был прирожденным лидером, и он любил нас. Это, конечно же, только мое скромное мнение, но честно говоря, я сомневаюсь, что можно было бы найти лучшего отца.

Вторая причина – в самой Марли. Она была… в настоящее время существует официальный термин «задержка психического развития», но в те дни местные жители говорили, что она «блаженная». Вы можете считать это слишком жестоким, Мистер Брэдли, но оглядываясь назад, я считаю, это не слишком противоречило истине. Даже поэтично. Она видела мир очень просто. И иногда – даже может быть часто – это было к лучшему. Опять же, это только мое скромное мнение.

Мы учились в третьем классе, и все бы ничего, но на тот момент Марли было уже 11 лет. Она конечно бы перешла и в четвертый класс, но в ее случае это было бы просто движение по течению. Вот как это происходило в таких небольших городках, как Тэлбот в то время. Впрочем, клинической идиоткой она не была. Она немного читала, кое-что усвоила из сложения, а вычитание одолела полностью. Я пытался объяснять ей все эти премудрости в доступной форме, но достучаться до неё не всегда было возможно.

Мы никогда не целовались в шалаше на дереве — мы никогда не целовались вообще, — но мы всегда держалась за руки, когда шли в школу утром и обратно после обеда. Вид у нас при этом был откровенно комичный, я был похож на креветку рядом с Марли — высокой и мускулистой, её рост превышал мой сантиметров на десять, и у неё уже явно просматривались небольшие груди. Именно она предлагала идти, взявшись за руки, а мне было все равно. Я был еще глуп, а она была блаженной. Со временем, может быть, мне стало бы скучно с ней, но мне было всего девять лет, когда она умерла, возраст, когда дети воспринимают вещи такими, какими они есть. Я считаю, что это дар небес. Если бы все были бесхитростными, как вы думаете, у нас по-прежнему были бы войны? Мне кажется, что нет.

Если бы мы жили на один километр дальше, мы бы садились на автобус, Марли и я. Но так как мы жили очень близко к Мэри Дэй – всего в шести или восьми кварталах, — мы ходили туда пешком. Мама Нона давала мне мой завтрак, приглаживала вихор, который вздыбился на моей голове, и, провожая меня к двери, говорила: хорошо веди себя, Джордж. Марли ждала меня дома, одетая в платье и детский пуховый комбинезон, с ланч-боксом в руке. Я и сейчас вижу этот ланч-бокс. На нем красовался портрет Стива Остина, Человека, который стоит три миллиарда. Её мать стояла на пороге, и она говорила мне: Привет Джордж, а я отвечал: Привет миссис Джейкобс, и она: хорошо ведите себя, и Марли: мы всегда хорошо себя ведем, мама. Она брала меня за руку, и мы шли по тротуару. Первый квартал мы проходили в гордом одиночестве,

чуть дальше, из переулка Рудольфа Акра на нас вываливались другие дети. Оттуда, где жили семьи военных: жилье там стоило дешево, да и Форт Джона Хью был всего лишь в восьми километрах на север, если ехать по 78 шоссе.

Мы вдвоем действительно выглядели забавно – в ее худой, как у комара руке, подлетает до головы и, опускаясь, хлопает по колену, покрытому струпьями, ланч-бокс со Стивом Остином и легким завтраком — но я не помню, чтобы наши маленькие товарищи когда-нибудь насмехались над нами или дразнили нас. Может быть, они и делали это один или два раза, иначе дети не были бы детьми, но все было без злобы и без последствий. Иногда, когда тротуар был заполнен снующими туда-сюда школьниками, кто-то из мальчишек мог крикнуть: Эй, Джордж, покидаем мяч после школы, или девчонок: Эй, Марли, твоя мама заплела тебе сегодня в волосы красивые ленточки.

Этого типа я никогда раньше не видел рядом с нами. Этого мерзкого мальчишку.

Как-то после школы Марли не вышла во время во двор. Это было вскоре после моего девятого дня рождения, так как мой бейсбольный «Tap Ball» был со мной. Это мама Нона подарила мне его, продержался он не долго — я бил по нему слишком сильно, и эластичный каучук в итоге не выдержал и порвался, — но в тот день он был со мной, и я получал удовольствие, подбрасывая его и ожидая Марли. Никто никогда не говорил мне, что я

должен

был её дожидаться, но я все равно ждал.

И вот, наконец-то, она появилась, вся зареванная. Ее лицо было пунцовым, а из носа текли сопли. Я спросил ее, что случилось, и она сказала мне, что не нашла свой ланч-бокс. Она рассказала, что как обычно, пообедала, и затем, как обычно, положила его на полку в раздевалке рядом с ланч – боксом с розовой Барби Кэти Морс, но когда прозвучал последний звонок, ланч-бокс исчез.

Кто-то украл

его у меня, сказала она.

Да нет, просто кто-то спрятал его, вот увидишь, завтра утром он будет на месте, ответил я. Теперь прекрати ныть и успокойся. Ты похожа на поросенка.

Мама Нона всегда проверяла, есть ли у меня платок, когда я выходил из дома, но, как и все другие мальчишки, я вытирал нос рукавом, потому что пользоваться платком было по-девчоночьи. Он был чистым и накрахмаленным, когда я достал его из заднего кармана моих брюк, чтобы вытереть сопли на ее лице. Марли перестала плакать и улыбнулась мне; мне щекотно, — сказала она. Затем она взяла меня за руку, и мы пошли домой, как делали это каждый день, при этом она стрекотала без умолку. Но это мало беспокоило меня, потому что, по крайней мере, она забыла про свой ланч-бокс.

Другие дети потихоньку разбрелись по домам, но мы все еще слышали их смех и крики в переулке Рудольфа Акра. Марли, как обычно, болтала без остановки ни о чем и обо всем сразу, что приходило в ее голову. Я пропускал ее слова мимо ушей, вставляя иногда Да, УГУ – УГУ, А правда ли это? и мечтал, как приду домой, запрыгну в старые вельветовые брюки — если у мамы Ноны не будет срочной работы для меня — схвачу свою бейсбольную перчатку и стремглав понесусь на площадку на Оук-стрит, чтобы присоединиться к остальным ребятам, и вдоволь побросать мяч, пока мамы не позовут всех на ужин.

Но тут мы услышали, как кто-то кричит нам с другой стороны Школьной улицы. Это было похоже на рев осла или лай собаки.

— ЭЙ! ЛЮ-БОВ-НИЧ-КИ! ДЖОРДЖ И МАРЛИ!

Крик прекратился, и мы увидели небольшого мальчишку, который стоял возле маленькой рощицы на другой стороне улицы. Я никогда не видел его раньше, ни в Мэри Дэй, ни в каком-либо другом месте. Его рост не превышал метр тридцать, и он был толстяком. Он носил серые шорты, которые доходили до колен. Зеленый, с оранжевыми полосками свитер обтягивал его пухлый живот и дряблую мальчишечью грудь. На голове у него была бейсболка, та самая, смешная, с пластиковым пропеллером на макушке.

Его фигура была рыхлой и крепкой одновременно. Его волосы были одного цвета с оранжевыми полосками его свитера — такие рыжие, что не могли понравиться никому. Но и они раздражали меньше, чем его уши, похожие на капустные листья. Его нос был просто маленьким круглым пятном под глазами, зеленее которых я никогда не видел. У него был маленький рот Купидона, с пухлыми губками, настолько красными, что, казалось, они были накрашены помадой его матери. У меня, конечно, было много друзей с красными губами, но не настолько красными, как у этого ужасного мальчишки.

Мы замерли на месте. Поток болтовни Марли приостановился. На ней были очки типа «кошачий глаз» с розовой оправой, а за их линзами ее глаза расширились и стали похожими на блюдца. И тут маленький мальчишка, на вид ему было не больше шести или семи лет, — приоткрывает свои пухлые красные губы и начинает изображать поцелуи. Затем он кладет руки на свой зад, и начинает раскачиваться взад и вперед перед нами.

— ДЖОРДЖ И МАРЛИ! ВОТ ТАК ВОТ ТРАХАЮТСЯ В ПОСТЕЛИ!

Он заревел, как осёл. Мы застыли, пораженные.

— Тебе, конечно, захочется вогнать кому-нибудь, кричит он мне с самодовольной улыбкой, которая не сходит с его красных губ. Если только ты захочешь сделать это с таким слабоумным дерьмом, как она.

— Заткнись, говорю я ему.

— А если не заткнусь, то что? — отвечает он мне.

— Тогда ты мне за это, как это говорят у вас на ферме, ответишь.

И говорю я это на полном серьезе. Мой отец был бы в ярости, если б узнал, что я собираюсь ударить кого-то меньше, чем я, но этот мальчишка не имел права говорить такие вещи. Выглядел он как маленький мальчишка, но слова, которые вылетали из его рта, были совсем не детскими.

— Отсоси мой хуй, головожопый, — кричит он мне, и затем исчезает за деревьями.

Я хотел побежать за ним, но Марли своей сильной рукой удержала меня.

— Мне не нравится этот мальчик, — сказала она.

— Мне он тоже не нравится, не слушай его, и не нужно обращать внимание на его слова. Давай вернемся домой.

Но прежде чем мы тронулись, мальчишка вновь возникает из-за деревьев, он держит в руках ланч-бокс Марли со Стивом Остином. Он размахивает им.

— Эй, придурки, вы ничего не потеряли? — кричит он. И начинает смеяться. Его смех похож на хрюканье свиньи. Он нюхает ланч-бокс, и говорит: Это должно быть воняет твоей задницей, или киской этой психически ненормальной.

— Отдай его мне, это мое! — начинает кричать Марли.

И тогда она бросает мою руку. Я пытаюсь удержать её, но она убегает от меня — наши ладони стали влажными от пота.

— Просто иди ко мне! — он продолжал дразнить её ланч-боксом.

Теперь я должен рассказать Вам о миссис Пэкхем. Она была учительницей первых классов в Мэри Дэй. Я никогда не учился у неё, так как в первый класс я пошел в Нью-Мексико, но почти все дети Тэлбота учились у неё — включая Марли — и все просто обожали ее. Даже я любил её, хотя мы сталкивались только во время перерывов, когда приходила ее очередь следить за нами. Если мы играли в выбивалки, девочки против мальчиков, она всегда кидала мяч за команду девочек. Время от времени она делала финты мячом, пряча его за спиной, и все смеялись. Она была учителем, о которых все помнят еще лет сорок после школы, она хорошо знала, как сохранить тишину и заставить заниматься даже самых невыносимых учеников, оставаясь при этом доброй и веселой.

У неё был старый синий «Бьюик Роадмастер», который все в шутку называли Бабушка Пэкхем, поскольку она никогда не ездила на нем со скоростью более 50 километров в час, не сгибающаяся, как правосудие за его рулем, и при этом — полная концентрация. Конечно же, мы не могли видеть, как она водит машину в районе, который располагался за территорией школы, но я уверен, она так же ездила и по дороге №78. И даже по федеральному шоссе. Она была сама осторожность и бдительность. Она бы никогда не причинила вред ребенку. Тем более намеренно.

Итак, Марли бросается на дорогу, чтобы забрать свой ланч-бокс. Ужасный безумец смеется и бросает его. Ланч-бокс падает на землю и раскрывается. Термос Марли катится по проезжей части. И тут я вижу синий «Бьюик», который приближается, и я кричу, чтобы Марли была осторожной, но я не сильно переживаю, так как это же Бабушка Пэкхем, она еще в квартале от нас и как всегда тащится как улитка.

— Ты отпустил её руку, это твоя вина! — это был гадкий мальчишка.

Он посмотрел на меня с улыбкой, и я увидел все его небольшие белые зубы под ощерившимися губами. И он добавил:

— Научись хоть

что-нибудь

держать, мудак.

Он высовывает язык и делает большой пук. И затем снова исчезает за деревьями. Миссис Пэкхем сказала, что педаль акселератора запала. Я не знаю, что написала в отчете полиция. Все что я знаю — она никогда больше не преподавала в Мэри Дэй.

В это время Марли припадает на корточки, поднимает свой термос и трясет. Все сломано, там внутри, говорит она, и начинает плакать. Я также слышал шум разбитого стекла. Она еще раз присела на корточки, чтобы подобрать ланч-бокс, и в это время педаль акселератора миссис Пэкхем запала, потому что двигатель зарычал, и «Бьюик»

прыгнул

вперед. Как волк на молодого кролика. Марли подскочила, с ланч-боксом в руке, прижатой к груди и с термосом в другой; она увидела приближающейся автомобиль, но не сдвинулась с места. Может быть, я мог бы броситься к ней и спасти. Может быть, а может, и нет. Возможно, если бы я бросился на дорогу, меня бы тоже сбило. Я не знаю, потому что я был также парализован, как и она. Я оставался на месте, словно прибитый гвоздями. Даже когда автомобиль сбил её, я не шелохнулся.

Даже не повернул головы. Я только проводил взглядом ее полет, падение и то, как она ударилась своей бедной, не все понимающей головой об асфальт. Сразу после этого я услышал крики. Это кричала миссис Пэкхем. Она выходит из своего автомобиля, она падает, она поднимается, ее колени в крови, и она бежит к Марли, лежащей на дороге с пробитой головой, из которой медленно вытекает кровь. И тогда я тоже побежал. Я бежал, и когда я пробежал достаточно далеко, чтобы иметь возможность рассмотреть, что творится за деревьями в роще, я повернул голову. Не было никого.

3

Джордж Халлас замолчал и закрыл лицо руками. Наконец он убрал их.

«Вы в порядке, Джордж? — спросил Брэдли.

— Да, только немного мучает жажда. Я не привык столько говорить. Было не так много возможностей записать кассету с признаниями в камере смертников. »

Брэдли подал знак МакГрегору. Надзиратель вынул наушники и встал.

«Закончили, Джордж?»

Халлас помахал головой.

«Я только начал. Если вы, конечно, хотите услышать продолжение.

— Мой клиент желает стакан воды, мистер Мак-Грегор, сказал Брэдли. Это возможно? »

МакГрегор подошел к двери диспетчерской, и что-то коротко сказал в домофон. Брэдли воспользовался возможностью, чтобы задать вопрос Халласу о величине школы Мэри Дэй. Халлас пожал плечами.

«Маленькая школа в маленьком городишке. Не более ста пятидесяти учеников, как я думаю, с первого по пятый класс.»

Открылась дверь диспетчерской. Появилась рука с бумажным стаканчиком. МакГрегор взял его, и протянул Халласу, который осушил его в два глотка и затем поблагодарил охранника.

«Не стоит», сказал МакГрегор. Затем он вернулся в свое кресло, вставил наушники и углубился в свою музыку.

«И этот гадкий мальчишка… он был рыжим?

Действительно

рыжим?

— Больше чем рыжим. Почти огненно оранжевым.

— И если бы он учился с Вами в одной школе, Вы бы узнали его?

— Да.

— Но не ты и не Марли не узнали его?

— Нет. Я никогда не видел его ни в школе, ни за ее пределами.

— Но как тогда у него в руках оказался ланч-бокс Марли?

— Я не знаю. Но это не самое главное.

— То есть Джордж?

— Как он смог исчезнуть из рощицы? Вокруг нее была только открытая лужайка. Он просто исчез.

— Джордж?

— Да.

— Вы уверены, что там

на самом деле

был маленький мальчик?

— Ланч-бокс Марли, мистер Брэдли. Он реально валялся на дороге. »

В этом я не сомневаюсь, подумал Брэдли, коснувшись своего блокнота пером шариковой ручки. Если, конечно, Марли не была с ним с самого начала…

Или, (может быть, это была и дикая мысль, но разве удивительно иметь дикие мысли, когда слушаешь рассказ убийцы маленького ребенка?) может быть, это

ты

взял коробку, Джордж? Может быть, это ты бросил

её

на дорогу, потому, что она раздражала тебя?

Брэдли поднял глаза от блокнота, и, по выражению глаз своего клиента, он увидел, что его мысли отражаются на его лице словно напечатанные на телетайпной ленте. Ему стало стыдно.

«Вы хотите услышать продолжение? Или вы уже окончательно сделали свои собственные выводы?

— Вовсе нет, сказал Брэдли. Пожалуйста, продолжайте. »

Халлас отставил в сторону стакан, и продолжил свою историю.

4.

В течение пяти или чуть более лет я постоянно вспоминал этого ужасного маленького мальчишку с морковными волосами и кепкой с пропеллером, но постепенно воспоминания сошли на нет. Я пытался убедить себя в том, мистер Брэдли, что это был всего лишь несчастный случай, что акселератор на машине миссис Пэкхем действительно запал, как это иногда бывает, и что мальчишка действительно скрылся в рощице… дети иногда бывают жестокими, Вы знаете.

Мой отец завершил свою миссию на шахтах «Удачи» и мы переехали в Восточный Кентукки, где он продолжал заниматься тем же, чем занимался в штате Алабама, но в больших масштабах. Эти шахты расположены в разных частях мира, как Вы знаете. Мы прожили достаточно долго в Айронвилле для того, чтобы я смог окончить среднюю школу. Там, по большей части, от скуки, я записался в театральный кружок. Люди умирали со смеху, когда узнавали. Такой маленький неприметный тип, как я, который зарабатывал себе на жизнь заполнением налоговых деклараций для малого бизнеса и вдов, играл в юности в таких постановках, как

«За закрытыми дверями»

? Все как у Уолтера Митти! И, тем не менее, у меня хорошо получалось. Все так говорили. Хотя я даже и не рассматривал актерскую карьеру. Я знал, что для меня никогда не будет первых ролей, но кто-то же должен быть играть советника президента по экономике, или правую руку злодея, или даже, наконец, простого механика, который умирает в первой половине фильма. Я знал, что был в состоянии играть такие роли, и, грешным делом, действительно подумывал, что мог бы трудоустроиться. Я сказал отцу, что хотел бы учиться в театральном. Он сказал мне: О’Кей, замечательно, давай, но только продумай запасной выход. И я отправился в Питтсбургский Университет, где также записался в театральный кружок, изучая при этом управление делами.

Первый раз, когда я получил роль, это было в

«Ночи ошибок, или Унижение паче гордости»

, я и встретил Вики Абингтон. Я играл Тони Лампкина, а она Констанс Невилл. Она была очень красивой девушкой, с тонкой чувствительной натурой, с великолепными белыми кудрявыми волосами. Слишком красива для меня, подумал я, но взяв в обе руки свое мужество, пригласил её на чашечку кофе. Так это и началось. Мы могли часами засиживались в Норди, – фаст-фуде Союза Питта — где она мне рассказывала о своих проблемах, в первую очередь из-за чрезмерной материнской опеки и амбициях, связанных с театром и особенно с Нью-Йорком… Бродвеем. Двадцать пять лет назад, Бродвейский театр еще что-то из себя представлял.

Я знал, что она приобретала себе таблетки в центре здоровья Норденберга — от депрессии, раз или два, — но я сказал себе: это потому, что она чересчур амбициозна и креативна, большинство великих актеров и великих актрис принимают такие таблетки. Я уверен, что их принимает даже Мерил Стрип, или, по крайней мере, она принимала их пока

«Смерть ей к лицу»

не сделала ее знаменитой. И знаете что? Вики обладала хорошим чувством юмора, что кажется, не хватает многим красивым девушкам. Она всегда могла посмеяться над собой и никогда не ограничивала себя в этой возможности. Она говорила, что это единственная вещь, которая не позволяет ей сойти с ума.

Мы играли Ника и Хани в

«Кто боится Вирджинии Вульф»

, и получили лучшие отзывы, чем те, кто играл Джорджа и Марту. После этого мы больше не были только приятелями по кофе, мы стали парой. Мы зажимались в темном углу Союза Питта, но наши занятия часто прерывала Вики, у которой из глаз текли слезы, она знала, что не слишком талантлива, говорила она, и что ей никогда не играть в театре, именно так, как и говорила её мать. Однажды вечером, после празднования с труппой премьеры

«Все из-за роз»

, мы занимались любовью. В первый и единственный раз. Она любила меня, и все было замечательно, так она говорила мне, но я полагаю, что, на самом деле, все было не совсем так. Потому что она никогда не хотела больше заниматься любовью со мной.

Летом 2000 года, мы остались на территории кампуса: мы решили участвовать в постановке

«Музыканта»

на лестничном марше Парка Фриков. Это была потрясающая штука, поставленная режиссером Мэнди Патинкиным. Вика и я, мы понимали, что это был наш шанс, и решили попытать счастье. Я совсем не нервничал, я не ожидал много, но для Вики этот спектакль стал смыслом её жизни. Её первым шагом к славе, как говорила она, давясь от смеха, но на самом деле, смешно ей не было. Мы разделились на шесть групп, у каждого из нас была картонка, указывающая на роль, которая его больше всего заинтересовала. Вики дрожала как осиновый лист, пока мы ожидали за пределами репетиционного зала. Я приобнял её, и она немного успокоилась. Она была настолько бледной, что ее макияж выглядел как маска.

Я не хочу задерживать Вас на весь день, поэтому буду краток. Я протягиваю свою картонку с надписью майор Шинн, довольно скромная роль, но в итоге получаю роль Гарольда Хилла,

Музыканта

, очаровательного мошенника. Главная роль. Вики направляется за ролью Мэриан Пару, библиотекарши, которая дает уроки игры на фортепиано. Главная женская роль. Она хорошо прочитала текст, на мой взгляд; не идеально, но

хорошо

. Затем наступает время пения.

Заглавную песню Мэриан. Если вы не знаете, то эта песня очень простая и нежная: «Спокойной ночи, мой Кто-то». Она уже пела мне её – а капелла — полдюжины раз, и это было на самом деле прекрасно. Нежно, грустно и обнадеживающе. Но в тот день в репетиционном зале все было ужасно. Уверяю вас, она все испортила и наотрез отказалась убираться по добру по здоровому. Она не смогла попасть в голос, и ей пришлось возвращаться к началу два раза. Патинкин теряет терпение, еще полдюжины девушек желают принять участие в прослушивании. Пианист возводит глаза к небу. Как я хотел бы врезать ему в его глупую лошадиную голову.

В конце прослушивания Вики вся дрожит. Мистер Патинкин поблагодарил её, она поблагодарила его, все это было в очень вежливой форме, а затем она попыталась сбежать. Я поймал её, когда она покидала здание, и я сказал ей, что все было здорово. Она улыбнулась мне, сказала спасибо и добавила, что мы оба знаем очень хорошо, что это было совсем не здорово. Я сказал ей, что если мистер Патинкин дорожит своей репутацией, он будет способен разглядеть её талант за личиной нервозности. Она обняла меня, и сказала, что я её лучший друг. И потом, можно будет попробовать еще раз, добавила она. В следующий раз, я буду принимать валиум до начала прослушивания. Просто боялась, что он изменит мой голос, я слышала, что некоторые успокоительные делают это. И, повысив голос, она казала мне: да действительно хуже уже и быть не может! Я предлагаю ей съёсть мороженого в Норди, она принимает предложение, и мы выдвигаемся.

Вы можете мне не верить.

Мы шли по тротуару, взявшись за руки, и это напомнило мне о прогулках с Марли Джейкобс по пути в школу Мэри Дэй и обратно. Я не утверждаю, что не стоит задуматься о том, что все, в конце концов, возвращается, но слишком часто думать об этом тоже нельзя. Я ничего точно не знаю. Я знаю только, что иногда, по вечерам, когда задаю себе этот вопрос, не могу заснуть.

Я думаю, что Вики чувствовала себя немного лучше, потому что она стала восторгаться моей ролью, она говорила мне, как великолепен Профессор Хилл, я уже было хотел ей ответить, когда, вдруг, услышал, что кто-то кричит нам с противоположного тротуара. И это был не крик: это был рев осла.

— ДЖОРДЖ И ВИКИ! ТРАХАЮТСЯ В ПОСТЕЛИ!

Это был он. Ужасный маленький мальчишка. Те же шорты, тот же свитер, та же рыжая шевелюра и та же бейсболка с пропеллером. Прошло почти 10 лет, но он не повзрослел,

ни на один

день. У меня было впечатление, что я перенесся в прошлое, за исключением того, что на этот раз я был с Вики Абингтон, а не с Марли Джейкобс, и мы были на улице Рейнольдс в Питтсбурге, а не на Школьной улице в Тэлботе, штат Алабама.

— Что это за

цирк

? — спрашивает меня Вики. — Ты знаешь, Джордж?

Что я мог ответить? Я молчал. Так испугался, что даже не смог раскрыть рот.

— Ты дерьмовая актриса, а как певица – еще большее дерьмо! — кричит мальчишка. — ВОРОНЫ, и те поют лучше, чем ты! К тому же ты — УРОДИНА! ВИКИ УРОДИНА, БУХ!

Она прикрыла рот рукой, и я помню, как её глаза расширились, и вновь наполнились слезами.

— Почему ты не отсосала ему хуй? Это единственный шанс получить роль, такой уродливой и бесталанной корове, как ты!

Я сделал попытку броситься за ним в погоню, хотя это казалось нереальным. У меня было чувство, что все происходит во сне. Шла вторая половина дня, и движение на дороге было довольно плотным, но эта деталь ускользнула от меня. К счастью, Вики схватила меня за руку, чтобы задержать. Я думаю, она спасла мне жизнь, потому что секундой позже, огромный автобус просигналил совсем рядом со мной.

— Остановись, сказала Вики. Этот мальчишка не заслуживает наказания.



Комментарии 0

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.