Шарль Пер­ро

Маль­чик-с-Паль­чик

Жи­ли-бы­ли дро­восек с дро­восе­чихой, и бы­ло у них се­меро де­тей, все се­меро сы­новья. Са­мому стар­ше­му бы­ло де­сять лет, са­мому млад­ше­му — семь. Они бы­ли очень бед­ны, и се­меро де­тей бы­ли им в тя­гость, по­тому что ни один из ре­бяти­шек не мог еще хо­дить на за­работ­ки. Еще огор­ча­ло их то, что са­мый млад­ший был очень де­ликат­но­го сло­жения и все мол­чал. Они счи­тали его ду­рач­ком, ибо при­нима­ли за глу­пость то, что, нап­ро­тив, до­казы­вало ум. Этот млад­ший был очень ма­лень­ко­го рос­та. Ког­да он ро­дил­ся на свет, весь-то он был не боль­ше паль­ца. От­то­го и проз­ва­ли его Маль­чик-с-Паль­чик. Бед­няжка был в не­милос­ти у все­го до­ма и всег­да во всем без ви­ны ви­новат. Но при этом он был са­мый рас­су­дитель­ный, са­мый смыш­ле­ный изо всех брать­ев: го­ворил ма­ло, за­то мно­го слу­шал.

И вот как-то слу­чил­ся не­уро­жай­ный год и нас­тал та­кой го­лод, что эти бед­ня­ки ре­шились бро­сить сво­их де­тей.

Раз ве­чером, уло­жив их спать, гре­ет­ся дро­восек с же­ной у ог­ня и го­ворит ей, а у са­мого сер­дце так и но­ет:

— Же­на, мы боль­ше не в сос­то­янии про­кор­мить ре­бяти­шек. Я не вы­несу, ес­ли они на на­ших гла­зах ум­рут с го­лоду. Возь­мем их зав­тра, по­ведем в лес и там бро­сим: по­ка они бу­дут иг­рать, со­бирая хво­рост, мы по­тихонь­ку уй­дем.

— Ах, — вскри­чала дро­восе­чиха, — не стыд­но ли те­бе за­мыш­лять по­гибель сво­их род­ных де­тей?!

Муж при­нял­ся уго­вари­вать же­ну, пред­став­ляя, в ка­кой они на­ходят­ся ни­щете, но та не сог­ла­шалась, ибо хо­тя на­ходи­лась она и в бед­ности, но бы­ла ма­терью сво­им де­тям. Од­на­ко со­об­ра­зив, как ей бу­дет го­рес­тно, ес­ли они все ум­рут с го­лоду пе­ред ее гла­зами, на­конец сог­ла­силась и вся зап­ла­кан­ная лег­ла спать.

Меж­ду тем Маль­чик-с-Паль­чик, зас­лы­шав со сво­ей кро­ват­ки, что отец с ма­терью тол­ку­ют о чем-то важ­ном, по­тихонь­ку встал и спря­тал­ся под ска­мей­ку, от­ку­да все и слы­шал.

Улег­шись опять в пос­тель, он всю ночь не смы­кал глаз, все раз­ду­мывал, что те­перь сле­ду­ет де­лать. Ут­ром он встал ра­нехонь­ко, по­шел к ре­ке, на­бил кар­ма­ны ма­лень­ки­ми бе­лыми ка­меш­ка­ми и по­том воз­вра­тил­ся до­мой.

Вско­ре от­пра­вились в лес. Маль­чик-с-Паль­чик ни­чего не рас­ска­зал брать­ям из то­го, что знал.

Заш­ли они в лес дре­мучий, где за де­сять ша­гов не ви­дать друг дру­га. Дро­восек на­чал ру­бить де­ревья, де­ти — со­бирать хво­рост. Ког­да они уг­лу­бились в свою ра­боту, отец с ма­терью по­нем­ножку отош­ли от них и по­том вдруг убе­жали по до­рож­ке, ко­торую толь­ко они и зна­ли. Ос­тавшись од­ни, де­ти рас­кри­чались и рас­пла­кались. Маль­чик-с-Паль­чик не ме­шал им: он знал, как воз­вра­тить­ся до­мой, ибо, иду­чи в лес, всю до­рогу бро­сал из кар­ма­нов ма­лень­кие бе­лые ка­меш­ки. По­тому он и ска­зал им:

— Не бой­тесь, брат­цы! Отец с ма­терью нас бро­сили, а я вас до­мой при­веду; толь­ко иди­те за мной.

Все пош­ли за ним, и Маль­чик-с-Паль­чик при­вел их до­мой той са­мой до­рогой, по ко­торой они от­пра­вились в лес. Сра­зу вой­ти в из­бу де­ти по­бо­ялись, по­это­му прис­ло­нились все к две­ри и ста­ли слу­шать, о чем го­ворят отец с ма­терью.

А на­доб­но знать, что как раз в то вре­мя, ког­да дро­восек с дро­восе­чихой воз­вра­тились из ле­са до­мой, по­мещик то­го се­ла прис­лал им де­сять руб­лей, ко­торые с дав­них пор был им дол­жен и на ко­торые они уже мах­ну­ли ру­кой. Это их и спас­ло, ибо бед­ня­ки уже сов­сем уми­рали с го­лоду.

Дро­восек тот­час пос­лал же­ну в мяс­ную лав­ку. Пос­коль­ку они дав­но уже ни­чего не ели, же­на ку­пила втрое боль­ше мя­са, чем нуж­но для двух че­ловек.

По­кушав вво­лю, дро­восе­чиха и го­ворит:

— Ах, где-то те­перь на­ши бед­ные дет­ки? Как бы они слав­но по­ели ос­татков! А все мы, Иван, мы все­му при­чина! Ведь го­вори­ла я те­бе, что бу­дем пос­ле пла­кать! Ну, что они те­перь де­ла­ют в этом дре­мучем ле­су? Ах, Бо­же мой, мо­жет быть, их уже съ­ели вол­ки! И как у те­бя ду­ху хва­тило за­губить сво­их род­ных де­тей?

Дро­восек в кон­це кон­цов рас­сердил­ся, ибо же­на раз двад­цать пов­то­рила, что он бу­дет рас­ка­ивать­ся и что она его пре­дуп­режда­ла. Дро­восек приг­ро­зил, что по­коло­тит ее, ес­ли она не пе­рес­та­нет.

Он и сам до­садо­вал, быть мо­жет, еще силь­нее же­ны, но она ему на­до­ела сво­ими поп­ре­ками. Дро­восек, по­доб­но мно­гим дру­гим лю­дям, лю­бил спра­шивать со­вета, но тер­петь не мог, чтоб ему ко­лоли гла­за те­ми со­вета­ми, ко­торых он не пос­лу­шал.

Дро­восе­чиха так и раз­ли­валась сле­зами.

— Гос­по­ди, — пла­кала она, — где те­перь мои дет­ки, где мои бед­ные дет­ки?

И на­конец про­гово­рила эти сло­ва так гром­ко, что де­ти, сто­яв­шие у две­рей, ус­лы­шали ее и ра­зом зак­ри­чали:

— Мы здесь! Мы здесь!

Дро­восе­чиха бро­силась от­во­рять им две­ри и вос­клик­ну­ла:

— Как я ра­да вас ви­деть, мои ми­лые дет­ки! Вы, дол­жно быть, очень ус­та­ли и креп­ко про­голо­дались. А ты, Пет­ру­ша, как ты пе­репач­кался! Дай, я те­бя умою.

Пет­ру­ша был стар­шим сы­ном, ко­торо­го она лю­била боль­ше всех, по­тому что он был ры­жеват, и она са­ма бы­ла нем­ножко ры­жа. Де­ти се­ли за стол и по­ужи­нали с ап­пе­титом, что дос­та­вило от­цу с ма­терью боль­шое удо­воль­ствие. По­том они опи­сали, как им бы­ло страш­но в ле­су, рас­ска­зывая об этом поч­ти все ра­зом.

Доб­рые лю­ди не мог­ли на­радо­вать­ся воз­вра­щению сво­их де­тей, и ра­дость их про­дол­жа­лась до тех пор, по­ка не ис­тра­тились день­ги. Но ког­да де­сять руб­лей уш­ли на из­дер­жки, дро­восе­ком с дро­восе­чихой ов­ла­дело преж­нее го­ре, и они ре­шили опять бро­сить де­тей, а что­бы в этот раз не про­мах­нуть­ся — за­вес­ти их по­даль­ше преж­не­го.

Как они сек­ретно об этом ни пе­рего­вари­вались, од­на­ко Маль­чик-с-Паль­чик их под­слу­шал. Он на­де­ял­ся пос­ту­пить так же, как в пер­вый раз, но хоть и встал ра­но-ра­нешень­ко, бе­лых ка­меш­ков не смог наб­рать, ибо две­ри в из­бе ока­зались за­пер­ты на ключ.

Маль­чик-с-Паль­чик все еще раз­ду­мывал, что де­лать, ког­да мать раз­да­ла де­тям по кус­ку хле­ба на зав­трак. Тут ему приш­ло в го­лову, что мож­но упот­ре­бить хлеб вмес­то ка­меш­ков и раз­бро­сать его до­рогой по крош­кам. С та­кой мыслью он спря­тал хлеб в кар­ман.

Отец с ма­терью за­вели де­тей в са­мую гус­тую, са­мую неп­ро­ходи­мую ча­щу дре­муче­го ле­са и, как толь­ко там очу­тились, бро­сили их, а са­ми уш­ли неп­ри­мет­ной до­рож­кой.

Маль­чик-с-Паль­чик не слиш­ком-то опе­чалил­ся, ибо на­де­ял­ся лег­ко най­ти до­рогу по крош­кам хле­ба, ко­торые он вез­де рас­сы­пал. Но как же он уди­вил­ся, ког­да, на­чав ис­кать, не на­шел ниг­де ни од­ной крош­ки! Пти­цы ми­мо ле­тели, да все и съ­ели.

По­пали де­ти в бе­ду.

Чем боль­ше они про­дира­лись сквозь лес, тем боль­ше плу­тали, тем боль­ше ухо­дили в ча­щу. Нас­та­ла ночь, под­нялся силь­ный ве­тер и на­вел на них страш­ный ужас. Чу­дилось им, что со всех сто­рон во­ют и бро­са­ют­ся на них вол­ки. Они не сме­ли ни сло­ва про­из­нести, ни по­вер­нуть го­лову.

По­том хлы­нул силь­ней­ший про­лив­ной дождь и про­мочил их до кос­тей. На каж­дом ша­гу они спо­тыка­лись, па­дали в грязь, а под­нявшись, не зна­ли, ку­да деть­ся со сво­ими пе­репач­канны­ми ру­ками.

Маль­чик-с-Паль­чик влез на де­рево пос­мотреть, нет ли вбли­зи жилья че­лове­чес­ко­го. Смот­рит он во все сто­роны и ви­дит — как буд­то све­ча све­тит­ся, но да­леко-да­леко за ле­сом. Пош­ли де­ти в ту сто­рону, от­ку­да вид­нелся свет. На­конец они дош­ли до до­мика, где свет го­рел, — дош­ли не без тру­да, ибо свет ис­че­зал из ви­ду вся­кий раз, как они по­пада­ли в ка­кую-ни­будь тру­щобу.

Пос­ту­чались де­ти в две­ри. Выш­ла жен­щи­на, спро­сила, что им нуж­но. Маль­чик-с-Паль­чик от­ве­тил, что так и так, они — бед­ные де­ти, заб­лу­дились в ле­су, про­сят при­ютить их Хрис­та ра­ди.

Уви­дав, ка­кие они все ма­лень­кие, жен­щи­на зап­ла­кала и го­ворит им:

— Ах, дет­ки мои бед­ные, ку­да это вас за­нес­ло! Да зна­ете ли вы, что здесь жи­вет Лю­до­ед? Он вас съ­ест!

— Ах, су­дары­ня, — от­ве­тил Маль­чик-с-Паль­чик, дро­жа всем те­лом, и братья его то­же дро­жали, — как же нам быть? Ведь ес­ли вы нас про­гони­те, нас все рав­но за­едят в ле­су вол­ки! Так пусть уж ску­ша­ет нас ваш суп­руг. Да он, быть мо­жет, и сми­лу­ет­ся над на­ми, ес­ли вы его хо­рошень­ко поп­ро­сите.

Жен­щи­на, по­наде­яв­шись, что ей удас­тся спря­тать де­тей от му­жа, впус­ти­ла их и по­сади­ла греть­ся к ог­ню, где це­лый ба­ран жа­рил­ся на вер­те­ле на ужин Лю­до­еду.

Ед­ва де­ти на­чали сог­ре­вать­ся, как пос­лы­шал­ся гром­кий стук в две­ри: Лю­до­ед воз­вра­щал­ся до­мой. Же­на тот­час же спря­тала всех под кро­вать и пош­ла от­во­рять две­ри.

Лю­до­ед спро­сил же­ну, го­тов ли ужин и на­цеже­но ли ви­но, по­том сел за стол. Ба­ран еще не до­жарил­ся, был весь в кро­ви, но от это­го по­казал­ся ему еще вкус­нее.

Вдруг Лю­до­ед на­чал ню­хать нап­ра­во и на­лево, по­чу­яв за­пах че­ловечь­его мя­са…

— Это, дол­жно быть, пах­нет вот тот те­ленок, — от­ве­тила же­на, — я сей­час толь­ко сня­ла с не­го шку­ру.

— Го­ворят те­бе, слы­шу за­пах че­ловечь­его мя­са, — про­дол­жал сто­ять на сво­ем Лю­до­ед, ис­ко­са пог­ля­дывая на же­ну. — Здесь кто-то есть.

С эти­ми сло­вами он встал и пря­мо по­дошел к кро­вати.

— А! — за­вопил он. — Так вот как ты ме­ня об­ма­ныва­ешь, прок­ля­тая ба­ба! Вот я возь­му да те­бя са­му съ­ем! Счастье твое, что ты уже ста­рая! Э-ге-ге, кста­ти по­дош­ла эта ди­чин­ка: бу­дет чем угос­тить при­яте­лей, ко­торых я заз­вал к се­бе на днях ото­бедать.

И, од­но­го за дру­гим, он вы­тащил де­тей из-под кро­вати.

Де­ти бро­сились на ко­лени, ста­ли про­сить по­щады, но они по­пали в ру­ки са­мому зло­му изо всех Лю­до­едов, ко­торый не имел жа­лос­ти и уже по­жирал их гла­зами, при­гова­ривая, что под хо­рошим со­усом это бу­дут ла­комые ку­соч­ки…

Он уже взял бы­ло боль­шой нож и, по­дой­дя к де­тям, стал то­чить его на длин­ном то­чиль­ном кам­не…

Он уже схва­тил бы­ло од­но­го, как тут вме­шалась его же­на.

— Че­го ты то­ропишь­ся? — за­гово­рила она. — Ведь уже поз­дно. Раз­ве не бу­дет вре­мени зав­тра?

— Мол­чи! — крик­нул Лю­до­ед. — Я хо­чу се­год­ня, чтоб им бы­ло до­сад­ней.

— Да ведь мя­са у нас есть еще це­лый во­рох, — про­дол­жа­ла же­на, — смот­ри: вот те­ленок, два ба­рана, пол­свиньи…

— Прав­да твоя, — от­ве­тил Лю­до­ед. — Ну, так на­кор­ми их вплот­ную, что­бы не ис­ху­дали, и уло­жи спать.

Доб­рая жен­щи­на, вне се­бя от ра­дос­ти, по­дала де­тям от­личный ужин, но же­лудок у них не при­нимал пи­щи, до то­го они пе­репу­гались.

А сам Лю­до­ед при­нял­ся тя­нуть ви­но, в вос­торге, что угос­тит при­яте­лей на сла­ву. И хва­тил он ста­канов на две­над­цать боль­ше обык­но­вен­но­го, так что го­лова у не­го нес­коль­ко зак­ру­жилась, и он от­пра­вил­ся спать.

У Лю­до­еда бы­ло семь до­черей, еще в ре­бячес­ком воз­расте.

Эти ма­лень­кие лю­до­ед­ки име­ли прек­расный цвет ли­ца, по­тому что пи­тались че­ловечь­им мя­сом в под­ра­жание па­паше. Гла­за у них бы­ли чуть за­мет­ные, се­рые, круг­лые; нос крюч­ком, рот — не­помер­ной ве­личи­ны с длин­ны­ми, ос­тры­ми, ред­ки­ми зу­бами. Они бы­ли еще не очень злы­ми, но уже по­казы­вали сви­репый ха­рак­тер, ибо ку­сали ма­лень­ких де­тей и пи­ли их кровь.

Их уло­жили спать спо­заран­ку. Все се­меро ле­жали на боль­шой кро­вати, и у каж­дой был на го­лове зо­лотой ве­нок.

В той же са­мой ком­на­те сто­яла дру­гая кро­вать, та­ких же раз­ме­ров. На эту-то кро­вать же­на Лю­до­еда и по­ложи­ла се­мерых маль­чи­ков, пос­ле че­го са­ма от­пра­вилась спать к сво­ему му­жу.

Маль­чик-с-Паль­чик опа­сал­ся, что Лю­до­ед их за­режет. По­это­му он взял да и под­нялся пос­ре­ди но­чи, снял с брать­ев и со сво­ей го­ловы ноч­ные ша­поч­ки, снял так­же по­тихонь­ку зо­лотые вен­ки с до­черей Лю­до­еда и на­дел им на го­ловы ша­поч­ки, а се­бе и брать­ям — вен­ки для то­го, что­бы Лю­до­ед при­нял маль­чи­ков за сво­их до­черей, а до­черей сво­их — за маль­чи­ков, ко­торых он хо­тел съ­есть.

Все слу­чилось так, как он рас­счи­тывал.

Лю­до­ед прос­нулся и стал жа­леть о том, что от­ло­жил на зав­тра то, что мог сде­лать се­год­ня.

Он сос­ко­чил с кро­вати и, схва­тив боль­шой нож, ска­зал:

— А пос­мотрим-ка, что по­делы­ва­ют на­ши маль­чу­ганы. Не­чего тут це­ремо­нить­ся: на­до пе­рере­зать их сей­час же.

Проб­рался он ощупью в ком­на­ту сво­их до­черей и по­дошел к кро­вати, где бы­ли маль­чи­ки.

На­щупав на их го­ловах зо­лотые вен­ки, Лю­до­ед ска­зал:

— Ну вот! Чуть бы­ло не на­делал глу­пос­тей! Дол­жно быть, я ве­чером лиш­нее вы­пил.

И он от­пра­вил­ся к кро­вати сво­их до­черей. На­щупав ша­поч­ки де­тей дро­восе­ка, он ска­зал:

— А, вот где мои мо­лод­цы.

И с эти­ми сло­вами он, не за­думы­ва­ясь, пе­рере­зал гор­ло сво­им се­мерым до­черям…

По­том, до­воль­ный сво­им под­ви­гом, Лю­до­ед по­шел спать.

Как толь­ко Маль­чик-с-Паль­чик ус­лы­шал, что Лю­до­ед зах­ра­пел, он тот­час же раз­бу­дил брать­ев и при­казал ско­рей оде­вать­ся и ид­ти за ним. Они выш­ли по­тихонь­ку в сад, пе­рес­ко­чили че­рез сте­ну и це­лую ночь бе­жали ку­да гла­за гля­дят, дро­жа всем те­лом.

Прос­нувшись, Лю­до­ед го­ворит же­не:

— Сту­пай на­верх, убе­ри вче­раш­них маль­чу­ганов.

Лю­до­ед­ку уди­вила та­кая за­бот­ли­вость, ибо, не по­няв, в ка­ком имен­но смыс­ле муж при­казы­ва­ет ей уб­рать де­тей, она по­дума­ла, что это зна­чит при­одеть их. Под­ня­лась она на­верх и с изум­ле­ни­ем ви­дит, что все се­меро до­черей за­реза­ны. Она упа­ла в об­мо­рок.

Лю­до­ед, уди­вив­шись, что же­на во­зит­ся слиш­ком дол­го, то­же по­шел на­верх по­мочь ей. И он изу­мил­ся не мень­ше же­ны при ви­де страш­но­го зре­лища.

— Ах, что я на­делал! — вскри­чал он. — До­берусь же я до этих мер­завцев, да сию же ми­нуту! Да­вай мне, же­на, ско­рее се­мимиль­ные са­поги, пой­ду до­гонять маль­чи­шек.

По­бежал он. По­рыс­кал то там, то сям и, на­конец, по­пал на до­рогу, по ко­торой шли бед­ные де­ти. А им ос­та­валось все­го ша­гов сто до от­цов­ско­го до­ма!

Ви­дят они — ле­тит Лю­до­ед с гор­ки на гор­ку, пе­реп­ры­гивая че­рез боль­шие ре­ки, точ­но че­рез ма­лень­кие ка­нав­ки…

Маль­чик-с-Паль­чик за­метил не­пода­леку пе­щеру, спря­тал в нее брать­ев и сам ту­да за­бил­ся; си­дит и смот­рит, что ста­нет де­лать Лю­до­ед. А Лю­до­ед ус­тал от нап­расной бе­гот­ни (ибо се­мимиль­ные са­поги очень утом­ля­ют че­лове­ка), за­хотел от­дохнуть и при­сел как раз на ту са­мую ска­лу, под ко­торой спря­тались маль­чи­ки. Он сов­сем вы­бил­ся из сил, а по­тому че­рез нес­коль­ко ми­нут зас­нул и при­нял­ся так ужас­но хра­петь, что бед­ным де­тям ста­ло еще страш­нее, чем тог­да, ког­да он гро­зил им сво­им боль­шим но­жом.

Од­на­ко Маль­чик-с-Паль­чик не по­терял го­ловы. Он ска­зал брать­ям, что­бы, по­ка Лю­до­ед спит, они бе­жали ско­рее до­мой, а о нем не бес­по­ко­ились. Братья пос­лу­шались со­вета и жи­во по­бежа­ли от страш­но­го мес­та.

А Маль­чик-с-Паль­чик под­крал­ся к Лю­до­еду, по­тихонь­ку ста­щил с не­го са­поги и на­дел их на се­бя.

Эти са­поги бы­ли очень боль­шие и очень ши­рокие, но они бы­ли вол­шебны­ми, по­это­му уве­личи­вались или умень­ша­лись, смот­ря по то­му, на ка­кую но­гу их на­дева­ли, так что Маль­чи­ку-с-Паль­чи­ку они приш­лись как раз впо­ру, точ­но их за­казы­вали по его мер­кам.

Маль­чик-с-Паль­чик по­шел пря­мо к до­му Лю­до­еда, где же­на его все пла­кала над сво­ими за­резан­ны­ми до­черь­ми.

— Ваш суп­руг, — ска­зал ей Маль­чик-с-Паль­чик, — на­ходит­ся в боль­шой опас­ности. На не­го на­пали раз­бой­ни­ки и гро­зят убить его, ес­ли он не от­даст им все свое зо­лото и все свое се­реб­ро. Они уже на­чали бы­ло его ре­зать, но он уви­дел ме­ня и поп­ро­сил из­вестить вас о его нес­частье да ска­зать, что­бы вы да­ли мне все, что есть цен­но­го в до­ме, не жа­лея ни­чего, ибо в про­тив­ном слу­чае раз­бой­ни­ки убь­ют его без ми­лосер­дия. Так как вре­мя не тер­пит, он на­дел на ме­ня вот эти свои се­мимиль­ные са­поги, что­бы де­ло сде­лалось ско­рее, а так­же что­бы вы не соч­ли ме­ня за об­манщи­ка.

Бед­ная жен­щи­на пе­репу­галась и от­да­ла все, что име­ла.

Заб­рав все сок­ро­вища Лю­до­еда, Маль­чик-с-Паль­чик воз­вра­тил­ся до­мой, где его встре­тили с боль­шой ра­достью.

Ис­то­рики не сог­ласны меж­ду со­бой от­но­ситель­но это­го пос­ледне­го об­сто­ятель­ства. Не­кото­рые из них ут­вер­жда­ют, что Маль­чик-с-Паль­чик ни­ког­да не об­кра­дывал Лю­до­еда, а взял у не­го лишь се­мимиль­ные са­поги, да и то толь­ко по­тому, что са­поги слу­жили Лю­до­еду для по­гони за ма­лень­ки­ми деть­ми…

Эти ис­то­рики уве­ря­ют, что хо­рошо зна­ют обо всем, ибо им слу­чалось и есть, и пить у дро­восе­ка. Они уве­ря­ют так­же, что, на­дев лю­до­ед­ские са­поги, Маль­чик-с-Паль­чик от­пра­вил­ся к ко­ролев­ско­му дво­ру, где тог­да очень бес­по­ко­ились об учас­ти ар­мии, на­ходив­шей­ся за ты­сячу верст от сто­лицы, и об ис­хо­де сра­жения, ко­торое дол­жно бы­ло про­изой­ти. Маль­чик-с-Паль­чик, го­ворят эти ис­то­рики, явил­ся к ко­ролю и объ­явил, что, ес­ли угод­но, он к ве­черу при­несет из­вестия из ар­мии. Ко­роль по­обе­щал ему мно­го де­нег, ес­ли он ис­полнит по­руче­ние к сро­ку.

К ве­черу Маль­чик-с-Паль­чик при­нес дол­гождан­ные из­вестия. С этой по­ры он стал хо­рошо за­раба­тывать, ибо ко­роль щед­ро пла­тил ему за вы­пол­ненные по­руче­ния, да кро­ме то­го он по­лучал день­ги от дам за из­вестия от их же­нихов. Это в осо­бен­ности дос­тавля­ло ему боль­шие ба­рыши. Прав­да, иног­да и же­ны по­сыла­ли его с пись­ма­ми к сво­им мужь­ям, но они пла­тили так де­шево, что Маль­чик-с-Паль­чик не хо­тел и счи­тать эти сум­мы.

Про­быв не­кото­рое вре­мя гон­цом и на­жив боль­шое сос­то­яние, он воз­вра­тил­ся до­мой, где его встре­тили с та­кой ра­достью, что и во­об­ра­зить нель­зя.

Маль­чик-с-Паль­чик обес­пе­чил всю семью. Он по­забо­тил­ся о том, что­бы от­цу да­ли хо­рошее мес­то, брать­ям то­же, и та­ким об­ра­зом всех их прис­тро­ил. Да и сам по­лучил прид­ворную дол­жность.

Си­няя Бо­рода

Жил-был од­нажды че­ловек, у ко­торо го во­дилось мно­жес­тво вся­кого доб­ра: бы­ли у не­го прек­расные до­ма в го­роде и за го­родом, зо­лотая и се­реб­ря­ная по­суда, ши­тые крес­ла и по­золо­чен­ные ка­реты, но, к нес­частью, бо­рода у это­го че­лове­ка бы­ла си­няя, и эта бо­рода при­дава­ла ему та­кой бе­зоб­разный и гроз­ный вид, что все де­вуш­ки и жен­щи­ны при ви­де его ста­рались пос­ко­рее унес­ти свои но­ги.

У од­ной из его со­седок, да­мы про­ис­хожде­ния бла­город­но­го, бы­ли две до­чери, кра­сави­цы со­вер­шенные. Он пос­ва­тал­ся за од­ну из них, не оп­ре­делив, за ка­кую имен­но, а пре­дос­та­вив са­мой ма­тери выб­рать ему не­вес­ту. Но ни та, ни дру­гая дочь не сог­ла­шалась быть его же­ной: они не мог­ли ре­шить­ся вый­ти за че­лове­ка, у ко­торо­го бо­рода бы­ла си­няя, и толь­ко пе­реко­рялись меж­ду со­бой, от­сы­лая его друг друж­ке. Их сму­щало еще то об­сто­ятель­ство, что он имел уже нес­коль­ко жен и ник­то на све­те не знал, что с ни­ми ста­лось.

Си­няя Бо­рода, же­лая дать сес­трам воз­можность уз­нать его по­луч­ше, по­вез их вмес­те с ма­терью, тре­мя — че­тырь­мя са­мыми близ­ки­ми их при­ятель­ни­цами и нес­коль­ки­ми мо­лоды­ми людь­ми в один из сво­их за­город­ных до­мов, где и про­вел с ни­ми це­лую не­делю.

Гос­ти гу­ляли, ез­ди­ли на охо­ту, на рыб­ную лов­лю; пляс­ки и пи­ры не прек­ра­щались; сна по но­чам и в по­мине не бы­ло; вся­кий по­тешал­ся, при­думы­вал за­бав­ные ша­лос­ти и шут­ки. Сло­вом, всем бы­ло так хо­рошо и ве­село, что млад­шая из до­черей вско­ре приш­ла к то­му убеж­де­нию, что у хо­зя­ина бо­рода вов­се не та­кая уж си­няя и что он очень лю­без­ный и при­ят­ный ка­валер. Как толь­ко все вер­ну­лись об­ратно в го­род, тот­час же свадь­бу и сыг­ра­ли.

По про­шес­твии ме­сяца Си­няя Бо­рода ска­зал сво­ей же­не, что он при­нуж­ден от­лу­чить­ся, по мень­шей ме­ре на шесть не­дель, для очень важ­но­го де­ла. Он поп­ро­сил ее не ску­чать в его от­сутс­твие, а нап­ро­тив, вся­чес­ки ста­рать­ся рас­се­ять­ся, приг­ла­сить сво­их при­ятель­ниц, по­вез­ти их за го­род, ес­ли взду­ма­ет­ся, сло­вом, жить в свое удо­воль­ствие.

— Вот, — при­бавил он, — клю­чи от двух глав­ных кла­довых; вот клю­чи от зо­лотой и се­реб­ря­ной по­суды, ко­торая не каж­дый день на стол ста­вит­ся; вот от сун­ду­ков с день­га­ми; вот от ящи­ков с дра­гоцен­ны­ми кам­ня­ми; вот, на­конец, ключ, ко­торым все ком­на­ты от­пе­реть мож­но. А вот этот ма­лень­кий клю­чик от­пи­ра­ет ка­мор­ку, ко­торая на­ходит­ся вни­зу, на са­мом кон­це глав­ной га­лереи. Мо­жешь все от­пи­рать, всю­ду вхо­дить, но зап­ре­щаю те­бе вхо­дить в эту ка­мор­ку. Зап­ре­щение мое та­кое стро­гое и гроз­ное, что ес­ли те­бе слу­чит­ся — Бо­же сох­ра­ни — ее от­пе­реть, то нет та­кой бе­ды, ко­торой ты бы не дол­жна бы­ла ожи­дать от мо­его гне­ва.

Суп­ру­га Си­ней Бо­роды обе­щала в точ­ности ис­полнить его при­каза­ния и нас­тавле­ния, а он, по­цело­вав ее, сел в ка­рету и пус­тился в путь.

Со­сед­ки и при­ятель­ни­цы мо­лодой не ста­ли до­жидать­ся приг­ла­шения, а приш­ли все са­ми, до то­го ве­лико бы­ло их не­тер­пе­ние уви­дать собс­твен­ны­ми гла­зами те нес­метные бо­гатс­тва, ка­кие, по слу­хам, на­ходи­лись в ее до­ме. Они бо­ялись прий­ти, по­ка муж не у­ехал: его си­няя бо­рода их очень пу­гала. Пос­ле его отъ­ез­да они тот­час от­пра­вились ос­матри­вать все по­кои, и удив­ле­нию их кон­ца не бы­ло: так им все по­каза­лось ве­лико­леп­ным и кра­сивым!

Доб­ра­лись они и до кла­довых, в ко­торых че­го толь­ко ни уви­дали! Пыш­ные кро­вати, ди­ваны, за­наве­сы бо­гатей­шие, сто­лы, сто­лики, зер­ка­ла — та­кие ог­ромные, что с го­ловы до ног мож­но бы­ло в них се­бя ви­деть, и с та­кими чу­дес­ны­ми, не­обык­но­вен­ны­ми ра­мами! Од­ни ра­мы бы­ли то­же зер­каль­ные, дру­гие из по­золо­чен­но­го рез­но­го се­реб­ра. Со­сед­ки и при­ятель­ни­цы без умол­ку вос­хва­ляли и пре­воз­но­сили счастье хо­зяй­ки до­ма, а она нис­коль­ко не за­бав­ля­лась зре­лищем всех этих бо­гатств: ее му­чило же­лание от­пе­реть ка­мор­ку вни­зу, в кон­це га­лереи.

Так силь­но бы­ло ее лю­бопытс­тво, что, ос­та­вив гос­тей, она вдруг бро­силась вниз по по­тай­ной лес­тни­це — чуть шею се­бе не сло­мала. При­бежав к две­рям ка­мор­ки, она, од­на­ко, ос­та­нови­лась на ми­нут­ку. Зап­ре­щение му­жа приш­ло ей в го­лову. «Ну, — по­дума­ла она, — бу­дет мне бе­да за мое не­пос­лу­шание!» Но соб­лазн был слиш­ком си­лен — ни­как не по­луча­лось с ним сла­дить. Взя­ла она ключ и, вся дро­жа как лист, от­перла ка­мор­ку.

Спер­ва она ни­чего не ра­зоб­ра­ла: в ка­мор­ке бы­ло тем­но, ок­на бы­ли зак­ры­ты. Но, по­годя нем­но­го, она уви­дела, что весь пол за­лит за­пек­шей­ся кровью, и в этой кро­ви от­ра­жались те­ла нес­коль­ких мер­твых жен­щин, при­вязан­ных вдоль стен — то бы­ли преж­ние же­ны Си­ней Бо­роды, ко­торых он за­резал од­ну за дру­гой. Нес­час­тная чуть не умер­ла на мес­те от стра­ха и вы­рони­ла из ру­ки ключ.

На­конец она опом­ни­лась, под­ня­ла ключ, за­пер­ла дверь и пош­ла в свою ком­на­ту от­дохнуть и оп­ра­вить­ся. Но она до то­го пе­репу­галась, что ни­каким об­ра­зом не мог­ла со­вер­шенно прий­ти в се­бя.

Она за­мети­ла, что ключ от ка­мор­ки ис­пачкал­ся в кро­ви, и ста­ла вы­тирать его: раз, дру­гой, тре­тий, но кровь не схо­дила. Как она его ни мы­ла, как ни тер­ла, да­же пес­ком и тол­че­ным кир­пи­чом, — пят­но кро­ви все ос­та­валось! Ключ этот был вол­шебный, и не бы­ло воз­можнос­ти его вы­чис­тить: кровь с од­ной сто­роны схо­дила, а выс­ту­пала с дру­гой.

В тот же ве­чер вер­нулся Си­няя Бо­рода из сво­его пу­тешес­твия. Он ска­зал же­не, что в до­роге по­лучил пись­ма, из ко­торых уз­нал, что де­ло, по ко­торо­му он дол­жен был у­ехать, ре­шилось в его поль­зу. Же­на его, как во­дит­ся, вся­чес­ки ста­ралась по­казать ему, что она очень об­ра­дова­лась его ско­рому воз­вра­щению. На дру­гое ут­ро он спро­сил у нее клю­чи. Она по­дала их ему, но ру­ка ее так дро­жала, что он без тру­да до­гадал­ся обо всем, что про­изош­ло в его от­сутс­твие.

— От­че­го, — спро­сил он, — ключ от ка­мор­ки не на­ходит­ся вмес­те с дру­гими?

— Я его, дол­жно быть, за­была у се­бя на­вер­ху, на сто­ле, — от­ве­тила она.

— Про­шу при­нес­ти его, слы­шишь! — ска­зал Си­няя Бо­рода.

Пос­ле нес­коль­ких от­го­ворок и от­сро­чек она дол­жна бы­ла на­конец при­нес­ти ро­ковой ключ.

— Это от­че­го кровь? — спро­сил он.

— Не знаю от­че­го, — от­ве­тила бед­ная жен­щи­на, а са­ма поб­ледне­ла как по­лот­но.

— Ты не зна­ешь! — под­хва­тил Си­няя Бо­рода. — Ну, так я знаю! Ты все-та­ки хо­дила в ка­мор­ку. Хо­рошо же, ты вой­дешь ту­да еще раз и зай­мешь свое мес­то воз­ле тех жен­щин, ко­торых ты там ви­дела.

Она бро­силась к но­гам сво­его му­жа, горь­ко зап­ла­кала и на­чала про­сить у не­го про­щения за свое не­пос­лу­шание, изъ­яв­ляя при­том са­мое ис­крен­нее рас­ка­яние и огор­че­ние. Ка­жет­ся, ка­мень про­ник­ся бы моль­ба­ми та­кой кра­сави­цы, но у Си­ней Бо­роды сер­дце бы­ло твер­же вся­кого кам­ня.

— Ты дол­жна уме­реть, — ска­зал он, — и сей­час.

— Ко­ли уж я дол­жна уме­реть, — про­мол­ви­ла она сквозь сле­зы, — так дай мне ми­нуточ­ку вре­мени Бо­гу по­молить­ся.

— Даю те­бе ров­но пять ми­нут, — от­ве­тил Си­няя Бо­рода, — и ни се­кун­ды боль­ше!

Он со­шел вниз, а она поз­ва­ла свою сес­тру и ска­зала ей:

— Сес­тра моя Ан­на, взой­ди, по­жалуй­ста, на са­мый верх баш­ни, пос­мотри, не едут ли мои братья? Они обе­щали на­вес­тить ме­ня се­год­ня. Ес­ли их уви­дишь, по­дай им знак, чтоб по­торо­пились!

Сес­тра Ан­на взош­ла на верх баш­ни, а бед­няжка го­ремыч­ная вре­мя от вре­мени кри­чала ей:

— Сес­тра Ан­на, ты ни­чего не ви­дишь?

А сес­тра Ан­на ей от­ве­чала:

— Я ви­жу, сол­нышко яс­не­ет и тра­вуш­ка зе­лене­ет.

Меж­ду тем Си­няя Бо­рода, ух­ва­тив ог­ромный но­жище, орал изо всей си­лы:

— Иди сю­да, иди, или я к те­бе пой­ду!

— Сию ми­нуточ­ку, — от­ве­чала его же­на и при­бав­ля­ла ше­потом: — Ан­на, сес­тра Ан­на, ты ни­чего не ви­дишь?

А сес­тра Ан­на от­ве­чала:

— Я ви­жу, сол­нышко яс­не­ет и тра­вуш­ка зе­лене­ет.

— Иди же, иди ско­рее, — орал Си­няя Бо­рода, — а не то як те­бе пой­ду!

— Иду, иду! — от­ве­чала же­на и опять спра­шива­ла сес­тру: — Ан­на, сес­тра Ан­на, ты ни­чего не ви­дишь?

— Я ви­жу, — от­ве­чала Ан­на, — боль­шое об­ла­ко пы­ли к нам приб­ли­жа­ет­ся.

— Это братья мои?

— Ах, нет, сес­тра, это ста­до ба­ранов.

— При­дешь ли ты на­конец? — за­вопил Си­няя Бо­рода.

— Еще ма­лень­кую се­кун­дочку, — от­ве­тила его же­на и опять спро­сила: — Ан­на, сес­тра Ан­на, ты ни­чего не ви­дишь?

— Я ви­жу двух вер­хо­вых, но они еще очень да­леко. Сла­ва Бо­гу, — при­бави­ла она, по­годя нем­но­го, — это на­ши братья. Я им по­даю знак, чтоб они спе­шили как толь­ко воз­можно.

Но тут Си­няя Бо­рода под­нял та­кой гам, что сте­ны до­ма зад­ро­жали. Бед­ная же­на его сош­ла вниз и бро­силась к его но­гам вся в сле­зах.

— Это ни­как те­бе не пос­лу­жит, — ска­зал Си­няя Бо­рода, — при­шел твой смер­тный час.

Од­ной ру­кой он схва­тил же­ну за во­лосы, дру­гой под­нял свой страш­ный нож, за­мах­нулся, чтоб от­ру­бить ее го­лову… Бед­няжка об­ра­тила на не­го свои по­гас­шие гла­за:

— Дай мне еще миг, толь­ко один миг, с ду­хом соб­рать­ся…

— Нет, нет! — от­ве­тил он. — По­ручи ду­шу свою Бо­гу!

И под­нял уже ру­ку… Но вдруг в это мгно­вение та­кой ужас­ный стук под­нялся у две­ри, что Си­няя Бо­рода ос­та­новил­ся, ог­ля­нул­ся… Дверь ра­зом от­во­рилась — и в ком­на­ту вор­ва­лись два мо­лодых че­лове­ка. Вых­ва­тив свои шпа­ги, они бро­сились пря­мо на Си­нюю Бо­роду.

Он уз­нал брать­ев сво­ей же­ны — один слу­жил в дра­гунах, дру­гой в кон­ных еге­рях — и тот­час по­пытал­ся улиз­нуть, но братья наг­на­ли его, преж­де чем он ус­пел за­бежать за крыль­цо. Они про­коло­ли его нас­квозь сво­ими шпа­гами и ос­та­вили его на по­лу мер­твым. Бед­ная же­на Си­ней Бо­роды бы­ла са­ма чуть жи­ва: она да­же не име­ла до­воль­но сил, что­бы под­нять­ся и об­нять сво­их из­ба­вите­лей.

Ока­залось, что у Си­ней Бо­роды не бы­ло нас­ледни­ков, — и все его сос­то­яние пос­ту­пило его вдо­ве. Од­ну часть этих бо­гатств она упот­ре­била на то, что­бы вы­дать свою сес­тру Ан­ну за мо­лодо­го дво­ряни­на, ко­торый уже дав­но был в нее влюб­лен; на дру­гую часть она ку­пила брать­ям ка­питан­ские чи­ны, а с ос­таль­ной она са­ма выш­ла за­муж за весь­ма чес­тно­го и хо­роше­го че­лове­ка. С ним она за­была го­ре, ко­торое пре­тер­пе­ла, бу­дучи же­ной Си­ней Бо­роды.